О бедном гусаре замолвите слово
Шрифт:
Растерянная, обескураженная Настенька пошла по улице одна. Едва она сделала несколько шагов по мостовой, как от тюремной стены отделилась невзрачная фигура в гороховом пальто и стала неотступно следовать за девушкой.
Настенька ускорила шаг. Фигура тоже. Взволнованная Настенька побежала. Гороховое пальто припустилось за ней, но вскоре выбилось из сил и, задыхаясь от усталости, взмолилось:
– Сударыня! Остановитесь!
Настенька остановилась, удивленно оглянулась.
– Извините, не могу так бегать…
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что внутри горохового пальто находился продавец говорящих попугаев.
– Кто вы такой? – сердито спросила Настя.
– Тайный агент! – с обезоруживающей откровенностью выдохнул астматик. – Фу, как я устал! Весь мокрый…
– Что вам от меня угодно?
– Как «что»? – Агент был искренне удивлен. – Я за вами слежу. Вы – мое первое задание, можно сказать, дебют. В общем, идите куда идете, но не торопясь… Помните, я старый, больной человек!
– Ах вы, дрянь эдакая! – возмутилась Настя. – Занимаетесь грязным делом, да еще и признаетесь. Как не стыдно?!
– Очень стыдно, – вздохнул агент, – поэтому и признаюсь. Еще вчера я был просто торговец. Продавал птичек. Казалось бы, невинное дело, но… Какой-то мерзавец, холера ему в бок, продал мне политическую птичку, она кричала такое, что я не могу вам повторить…
– Убирайтесь отсюда! – крикнула Настя.
– Где я могу поймать этого мужика? – продолжал сетовать бывший лавочник. – Чтоб доказать благонадежность, пришлось пойти к ним на службу. И теперь я – филер, шпик, ищейка. Одним словом, докатился!
– А зачем вы за мной следите?!
– Вот это тайна! Сказать не имею права…
– Ах так! – сказала Настя. – Тогда я побегу. Прощайте!
– И вам не жалко старого, больного человека? – запричитал агент.
– Не жалко! – отрезала Настя.
– По-своему вы где-то правы, – глубокомысленно заметил агент. – Хорошо, я вам откроюсь, но – сугубо между нами. Вы – наш крючок. На вас должен клюнуть папа…
– Значит, он на свободе? – обрадовалась Настя. – Значит, он действительно убежал… Зачем?
– Точно не знаю, – пожал плечами агент. – Короче, велели поймать живым или мертвым! Ой, что вы побледнели? Я это для красного словца! Только живым!
Но Настенька побледнела не поэтому. В окне здания театра, к которому они приближались, она увидела отца. Пытаясь привлечь внимание дочери, Бубенцов отчаянно жестикулировал. Агент перехватил взгляд Настеньки.
– Кто этот глухонемой? – спросил агент.
– Это… это… – замялась Настенька, – наш импресарио! Он срочно зовет меня… на репетицию.
– Прекрасно! – сказал агент. – Идите репетируйте. Но передайте вашему импресарио, что умные люди так себя не ведут. В какое положение он меня поставил? А если б жандармы у входа его заметили?! Я бы должен был
– Вы – великодушный человек! – Глаза Настеньки наполнились слезами.
– А, – отмахнулся агент, – глупости! Я сам отец! Идите! Только будьте осторожны!
Через секунду Настя пробежала через театральный подъезд, который охраняли жандармы.
Отца Настя отыскала в одной из костюмерных комнат, где он лихорадочно снимал и отшвыривал в стороны наряды разных эпох и народов.
– Кого мы только играем! – кипел артист от возмущения. – Короли, герцоги, псы-рыцари… Ни одного современника! Порядочному артисту убежать не в чем!
– Папенька! – воскликнула Настя. – Там, внизу, жандармы!
– Нет у тебя больше папеньки. Сирота ты! – Бубенцов приложил к себе дамское платье. – А может, в этом? Нет! Марию Стюарт мне не потянуть! Провалюсь!
– Скажи, в конце концов, что случилось?! – закричала Настя. – Зачем ты удрал? Я уже договорилась, чтоб тебя отпустили.
– Влип я! Понимаешь, влип! Сейчас расскажу… Где костюм Ивана Сусанина? Хоть и древность, но все-таки наш, русский, человек…
А в это время к подъезду театра подкатил открытый экипаж, в котором сидел забинтованный Артюхов. Дежурившие жандармы подскочили к начальству.
– Не появлялся? – спросил Артюхов.
– Никак нет!
– Театр обыскивали?
– Никак нет!
– Олухи! – крикнул Артюхов. – С этого начинать надо! Обшарить помещение!
– Эх, не пришлось на сцене русского мужика сыграть – в жизни попробую! – Перед Настенькой стоял старик, с седой бородой, в армяке, перепоясанном веревкой, в аккуратных новеньких лаптях – одним словом, вылитый Иван Сусанин.
– Прощевай, чадо любимое, – заговорил Бубенцов, отвесив дочери низкий поклон до земли. – Ухожу я в нети, в скиты, за Волгу! Не найти меня там царским опричникам!
– Еще как найти! – сердито сказала Настя. – Не паясничай, папа. Надо идти к Мерзляеву и признаться во всем!
– А что с корнетом будет?
– Тебе-то что за дело? Что он тебе – сын, кум, сват? Из-за него мы в беду попали.
– И это говоришь ты, которую я взрастил и воспитал! Бубенцовы никогда подлостей не делали! Бубенцовы – такая фамилия…
– Хватит, – устало перебила Настенька. – Я это слышала много раз.
– Дочка, – вдруг нормальным человеческим голосом заговорил Сусанин, – он ради меня собой рисковал. В Сибирь пойдет, на каторгу… Жалко парня! Малый-то хороший, добрый.
– Образина чертова! – с раздражением сказала Настя. – Как вспомню его, балбеса, так в дрожь бросает!
– Как это я в него стрелой не попал? – вздохнул Бубенцов. – Попал бы – и ничего бы не было. Ах, чурбан гусарский!
– Остолоп! – поддакнула Настя.