О Богдановиче и его сочинениях
Шрифт:
Хорошо также описаны в пиитическом видении различные славы царей…
Бесчисленные зрю там скипетры, державы И разные венцы для кротких или злых. Одни получатся народною любовью, Предзнаменуя мир, спокойство, тишину; Другие купятся злодействами и кровью: Им будет ненависть покорствовать в плену [8] . Пребудут первые спокойны, безопасны, И слава возгласит по свету имя их; Но будут наконец последние несчастны, Собою делая несчастными других.8
Лучший стих в поэме.
Сия поэма, приписанная тогда его высочеству {2} , августейшему наследнику трона, заключается следующими прекрасными стихами:
Учись, великий князь, числом примеров сих, Великим быть царем, великим человеком, Ко счастью твоему и подданных твоих.Она, сколько
В 1766 году, определенный в должность секретаря посольства к саксонскому двору, Богданович отправился в Дрезден с министром, князем Андреем Михайловичем Белосельским. Любезность сего посланника, блестящие собрания в его доме, хорошие знакомства, живописные окрестности города и драгоценности искусств, в нем соединенные, сделали тамошнюю жизнь весьма приятною для Богдановича, так что он всегда любил вспоминать об ней: она, без сомнения, имела счастливое влияние и на самый пиитический талант его. Но, гуляя по цветущим берегам Эльбы и мечтая о нимфах, которых они достойны; пленяясь одушевленною кистию Корреджио, Рубенса, Веронеза [9] и собирая в их картинах милые черты для своей «Душеньки», которая уже занимала его воображение, он в то же время описывал конституцию Германии и соглашал удовольствия человека светского, любителя искусств, поэта с должностию ученого дипломата.
2
…сия поэма, приписанная… – то есть посвященная.
9
Всем известна Дрезденская картинная галерея.
В 1768 году, возвратясь из Дрездена, он совершенно посвятил себя литературе и стихотворству; перевел разные статьи из «Энциклопедии», Вертотову «Историю бывших перемен в Риме», мысли аббата Сен-Пьера о вечном мире, песнь «Екатерине» Микеля-Анджело Джианетти (за которую имел счастие быть представлен сей великой государыне), выдавал 16 месяцев журнал под титулом «Петербургского вестника» {3} и, наконец, в 1775 году положил на олтарь граций свою «Душеньку». Богданович с удовольствием говаривал после о времени ее сочинения. Он жил тогда на Васильевском острову, в тихом, уединенном домике, занимаясь музыкою и стихами, в счастливой беспечности и свободе; имел приятные знакомства; любил иногда выезжать, но еще более возвращаться домой, где муза ожидала его с новыми идеями и цветами… Мирные, неизъяснимые удовольствия творческого дарования, может быть самые вернейшие в жизни! Нередко призраки суетности и других страстей отвлекают нас от сих любезных упражнений; но какой человек с талантом, вкусив их сладость и после вверженный в шумную, деятельную праздность света, среди всех блестящих забав его не жалел о пленительных минутах вдохновения? Сильный, хороший стих, счастливое слово, искусный переход от одной мысли к другой радуют поэта, как младенца, и нередко на целый день делают веселым, особливо если он может сообщать свое удовольствие другу любезному, снисходительному к его авторской слабости! Оно живо и невинно; самый труд, которым его приобретаем, есть наслаждение; а впереди ожидает писателя благоволение добрых сердец.
3
…выдавал 16 месяцев журнал под титулом «Петербургского вестника»… – Карамзин ошибся: издателем «Санкт-Петербургского вестника» (1778–1781) был Г. Л. Брайко. И. Ф. Богданович издавал другой журнал – «Собрание новостей», действительно выходивший шестнадцать месяцев – с сентября 1775 по декабрь 1776 года включительно.
Говорят о зависти: но ее жалкие усилия нередко еще более способствуют торжеству дарований и всегда, как легкие волны, отражаются твердым подножием, на котором талант возвышается, в честь отечеству, ко славе разума и в память века…
Басня Психеи есть одна из прекраснейших мифологии и заключает в себе остроумную аллегорию, которую стихотворцы затмили наконец своими вымыслами. Древняя басня состояла единственно в сказании, что бог любви сочетался с Психеею (душою), земною красавицею, и что от сего брака родилась богиня наслаждения. Мысль аллегории есть та, что душа наслаждается в любви божественным удовольствием. Апулей, славный остроумец и колдун, по мнению народа римского, сочинил из нее любопытную и даже трогательную сказку, совсем не в духе греческой мифологии, но похожую на волшебные сказки новейших времен. Лафонтен пленился ею, украсил вымысл вымыслами и написал складную повесть, смешав трогательное с забавным и стихи с прозою. Она служила образцом для русской «Душеньки»; но Богданович, не выпуская из глаз Лафонтена, идет своим путем и рвет на лугах цветы, которые укрылись от французского поэта. Скажем без аллегории, что Лафонтеново творение полнее и совершеннее в эстетическом смысле, а «Душенька» во многих местах приятнее и живее и вообще превосходнее тем, что писана стихами: ибо хорошие стихи всегда лучше хорошей прозы; что труднее, то имеет и более цены в искусствах. Надобно также заметить, что некоторые изображения и предметы необходимо требуют стихов для большего удовольствия читателей и что никакая гармоническая, цветная проза не заменит их. Все чудесное, явно несбыточное принадлежит к сему роду (следственно, и басня «Душеньки»). Случаи неестественные должны быть описаны и языком необыкновенным; должны быть украшены всеми хитростями искусства, чтобы занимать нас повестию, в которой нет и тени истины или вероятности. Стихотворство есть приятная игра ума и богатее обыкновенного языка разнообразными оборотами, изменениями тона, особливо в вольных стихах, какими писана «Душенька» и которые, подобно английскому саду, более всякого правильного единства обнаруживают ум и вкус артиста. Лафонтен сам это чувствовал и для того нередко оставляет прозу; но он сделал бы гораздо лучше, если бы совсем оставил ее и написал поэму свою от начала до конца в стихах. Богданович писал ими, и мы все читали его; Лафонтен – прозою, и роман его едва ли известен одному из пяти французов, охотников до чтения. Правда, что есть люди, которые не любят стихов, – так же как другие не любят музыки и прекрасных женщин; но такая антипатия есть чрезвычайность, и мы из учтивости – ничего не скажем о сих людях!
Желая украсить гроб сего любезного поэта собственными его цветами, напомним здесь любителям русского стихотворства лучшие места «Душеньки». Она не есть поэма героическая; мы не можем, следуя правилам Аристотеля, с важностию рассматривать ее басню, нравы, характеры и выражение их; не можем, к счастию, быть в сем случае педантами, которых боятся грации и любимцы их. «Душенька» есть легкая игра воображения, основанная на одних правилах нежного вкуса; а для них нет Аристотеля. В таком сочинении все правильно, что забавно и весело, остроумно выдумано, хорошо сказано. Это, кажется, очень легко – и в самом деле, не трудно, – но только для людей с талантом. Пойдем же, без всякого ученого масштаба, вслед за стихотворцем; и чтобы лучше ценить его дарование, будем сравнивать «Душеньку» с Лафонтеновым творением.
Мы уже говорили о том, что Богданович не рабски подражал образцу своему. Например, в самом начале он весьма забавно описывает доброго царя, отца героини,
КоторыйУ Лафонтена нет о том ни слова. И как все приятно сказано! Как перемена стихов у места и счастлива! – Любезное имя, которым Богданович назвал свою героиню, представляет ему счастливую игру мыслей, которой Лафонтен мог бы позавидовать:
Звалась она Душа по толку мудрецов; А после, в повестях старинных знатоков, У русских Душенькой она именовалась, И пишут, что тогда Изыскано не без труда К ее названию приличнейшее слово, Которое еще для слуха было ново. Во славу Душеньке у нас от тех времен Поставлено оно народом в лексиконе Между приятнейших имен, И утвердила то любовь в своем законе.Это одно гораздо лучше всякого подробного описания Душенькиных прелестей, которого нет ни у Богдановича, ни у Лафонтена: ибо они не хотели говорить слишком обыкновенного. – Жалобы Венеры в русской поэме лучше, нежели во французской сказке, где она также в стихах. Читатели могут судить:
Амур, Амур! Вступись за честь мою и славу; Яви свой суд, яви управу. Ты знаешь Душеньку иль мог о ней слыхать: Простая смертная, ругаяся богами, Не ставит ни во что твою бессмертну мать; Уже и нашими слугами Осмелилась повелевать И в областях моих над мной торжествовать. Могу ли я сносить и видеть равнодушно, Что Душеньке одной везде и все послушно? За ней гоняяся, от нас отходят прочь Поклонники, друзья, Амуры и Зефиры. ………………………………………….. Юпитер сам по ней вздыхает день и ночь, И слышно, что берет себе ее в супруги: Гречанку наглую, едва ли царску дочь, Забыв Юнонины и верность и услуги! Какой ты будешь бог, и где твой будет трон, Когда от них другой родится Купидон, Который у тебя отнимет лук и стрелы И нагло покорит подвластны нам пределы? Ты знаешь, как сыны Юпитеровы смелы: По воле ходят в небеса И всякие творят на свете чудеса. И можно ли терпеть, что Душенька собою, Без помощи твоей, во всех вселяет страсть, Какую возжигать один имел ты власть? Она давно уже смеется над тобою И ставит в торжество себе мою напасть. За честь свою, за честь Венеры Яви ты строгости примеры; Соделай Душеньку постылою навек И столь худою, И столь дурною, Чтоб всякий от нее чуждался человек; Иль дай ты ей в мужья, кто б всех сыскался хуже; Чтобы нашла она себе тирана в муже И мучила себя, Жестокого любя; Чтобы ее краса увяла И я покойна стала.Лафонтенова Венера, сказав, что из Пафоса бежали к Душеньке все игры и смехи, продолжает:
L'un de ces jours je lui vois pour 'epoux Le plus beau, le mieux fait de tout l'humain lignage, Sans le tenir de vos traits ni de vous; Sans vous en rendre aucun hommage. Il na^itra de leur mariage Un autre Cupidon qui d'un de ces regards Fera plus mille fois que vous avec son dards. Prenez y gard; il vous y fait songer. Rendez la malheureuse, et que cette cadette Malgr'e les siens 'epouse un 'etranger, Qui ne sache o`u trouver retraite; Qui soit laid, et qui la maltraite, La fasse consumer en regrets superflus, Tant que ni vous ni moi nous ne la craignions plus [10] .10
Для чести русского таланта мы не побоялись длинной выписки. Богданович и мыслями и выражениями побеждает опасного совместника. Он гораздо приличнее заставляет сказать Венеру, что сам Юпитер может жениться на Душеньке, а не лучший из смертных красавцев, от которого нельзя было родиться второму Купидону. Стихи: «Ты знаешь, как сыны Юпитеровы смелы» – «И столь худою, и столь дурною» – «И мучила себя, жестокого любя», – живы и прекрасны; Лафонтеновы только изрядны, кроме: «Sans le tenir de vos traits, ni de vous» [11] , где одно сказано два раза для наполнения стиха. – Венерино шествие у Лафонтена эскиз, у Богдановича картина. Первый сказал: «l'un (Тритон) lui tient un miroir fait de cristal de roche» [12] , а второй:
11
Без стрел твоих, без помощи твоей (франц.). – Ред.
12
Тот зеркала хрусталь Венере подставляет (франц.). – Ред.