О чем не сказала Гедвика
Шрифт:
«Гедвика, девочка моя.
(Господи, папа, как давно я тебя не видела…)
Я узнал, что тебя отправили к маме. Замечательно, мама — это мама. Твоя мама хорошая женщина. Я завидую, что ты можешь быть с ней.
(А ты не можешь? Почему ты не можешь, папа? Почему мы не яможем быть вместе даже с Мареком и Катержинкой, а этот надутый Удав — ну его, все равно в кресла садиться нельзя и по ковру ходить
тоже нельзя, мы обойдемся и простыми вещами.)
Дела мои, девочка, плохи, я… и хотят сделать из меня сумасшедшего,
(Держись, папа, из меня тоже хотят, для них все сумасшедшие.)
Я хотел тебе что-нибудь послать, но ничего у меня нет, жди к рождеству. Я один-одинешенек, и мне очень тоскливо… ли ты обо мне иногда? Напиши мне хотя бы!»
Снова мне стучат, ни минуты покоя.
— Сейчас.
Опять у меня покраснеют глаза.
— А воду у вас в Моравии не спускали, что ли?
Дурак какой-то! При чем тут Моравия? Только вода у меня сейчас в голове.
Деньги на марки есть. Но где написать? Лучше всего в школе. Только бы нё пронюхали про письмо, вот было бы крику. Во все они нос суют.
Спрячу его в наволочку. Может, не будет шелестеть? Сложу в несколько раз.
Снова кто-то идет.
— Гедвика, ты спишь?
— Нет еще.
— Дай мне те Пять крон, что бабушка подарила, я куплю тебе носки. А то потратишь на ерунду.
— Хорошо.
Я всегда соглашаюсь, говорю «да, пожалуйста, хорошо», никак нё отважусь сказать «нет». Я знаю, надо защищаться, но у меня не получается.
Я купила бы марки, и почтовую бумагу, и открытки для ребят. Это вовсе не ерунда, я им еще ни разу не написала.
Я снова плачу, и снова мне холодно. Я тоже одна-одинешенька, папа. И мне тоже тоскливо. Ты хоть писать можешь кому хочешь, а я и этого не могу, мне вообще ничего нельзя.
Ну и силен Блошка — все устроил как надо. Он, дескать, должен со мной заниматься, я ведь из сельской школы, такое, мол, дано ему поручение. Дома у них не так красиво, как у нас, но мне там нравится гораздо больше. Все здесь можно, можно даже прыгать на диване.
Его мама похожа скорее на девчонку, чем на врача, совершенно спокойно говорит при нас разные ругательные слова и пепел с сигареты стряхивает куда попало, в цветочный горшок или на тарелку, а иногда и в пепельницу. И еще при этом смеется.
Блошка ее незаметно выпроводил.
А теперь садись, говорит, Киса, и пиши что хочешь.
Я сижу и не знаю, что писать, и все время думаю, что все равно ведь нет денег на марку. Как же я пошлю?
— Киса, ты уже целый час сидишь и только глаза таращишь.
— У меня было пять крон на марки, а она забрала.
Я сказала «она», не хотелось говорить «мама», потому что моя мама Звездочка — хорошая и желает мне добра.
— Мама не хочет, чтоб я писала папе, и ребятам из детдома не велит писать.
— А ты? Сама-то ты что? Хочешь или не хочешь?
— Я бы хотела, если бы…
— Если бы да кабы, да во рту росли грибы, ты прямо напрашиваешься, чтобы тебе на голову сели. Подумаешь, марка! Какие дела! Есть о чем говорить. А от тебя скоро мокрое место останется, если будешь все время реветь. На, жуй и пиши!
Он открыл
«Милый папочка!
Я живу хорошо и желаю тебе того же. Мама добрая, Марек умный, а Катержинка красивая. Марек тоже красивый. Он меня не обижает, у него большая ответственность, и он любит иностранные слова. В школе у меня дела не очень, но мне помогает мой одноклассник Блеха. Как я хочу, чтобы ты приехал ко мне! Прийти к нам мама, наверное, не разрешит, но Блеха все устроит. Он все может. Ответ шли на его адрес, он напечатан на конверте, только вместо его мамы надо писать Зденеку Блехе. Домой мне не пиши, они все равно выбросят, как и твою карточку. Если у тебя есть другая, то пришли, пожалуйста, пришли и приезжай».
Я чуть не подписалась «Киса» вместо «ГедЕика». Немного измазала письмо шоколадом, но это неважно.
— Готово? Ну, наконец-то. Вот, возьми заодно и открытки. Этим, как их, воспитательницам, тоже ведь надо послать?
И правда, как же это я не додумалась! Заведующая всегда ко мне хорошо относилась, и воспитательницы тоже, и поварихе надо послать, она была самая добрая.
— Пожелай им заранее веселого рождества.
Он смеется. Какое рождество, до рождества еще далеко.
Не хочется, чтобы Блошка смотрел, когда буду писать открытку Пржемеку. Но ему хоть бы хны, делает вид, что его не интересует, кому я пишу. А что бы он сказал, узнай, что я пишу мальчику, знать бы, разозлится он или нет.
Я Блошку не всегда понимаю, он для меня слишком шустрый. То воображает и валяет дурака, а то вдруг делается совсем серьезным и все понимает. Откуда он узнал, что мне все время хочется сладкого?
— Блошка, а не попадет тебе из-за меня?
— Не бойся, Дашенька у меня приручена.
Дашенькой он называет свою маму, Дашенька, щеночек ты мой. А она смеется и ерошит ему волосы или валит его на диван, и они поднимают возню — Блошка называет ее щенячьей.
— Не понимаю, чего ты все время такая запуганная, ну что особенного — папе написать, если ты его любишь, а они пусть сами в своих делах разбираются.
Легко сказать.
— Слушай, а в психиатрическом отделении только сумасшедших лечат?
— Ты что, у кого теперь нервы в порядке?
— А он выздоровеет?
— Отчего же нет? Хочешь еще конфету? Возьми себе все.
— По-твоему, он пишет как сумасшедший?
— Нет, нормально, пишет вполне нормально.
— А тебе не влетит, если ты получишь письмо?
— Как-нибудь выкручусь, почту я чаще всего сам вынимаю.
Он смеется. Они вообще очень смешливые. Мы вместе идем опускать письма и открытки в ящик. Несет их Блошка, меня могут наши увидеть.