О чём шепчут колосья
Шрифт:
— Да откуда мне знать! — стала оправдываться Вера.
Зря Ушаков журил девушку. Не только для Веры — для меня, человека более опытного, комбайн был новинкой. Видел я его только на фотографии, помещённой в краевой газете «Нижегородская коммуна». Знал название завода, который начал выпускать комбайны. А вблизи мне, как и Вере, довелось впервые только в Шкуринской увидеть эту машину.
Долгое время для нижегородцев привычными были серп, коса, цеп. Потом их сменила лобогрейка.
Она была намного лучше и серпа и косы, но работать на ней было нелегко. Как видно, и название своё лобогрейка получила
Лобогрейка позднее уступила место жатке-самоскидке с четырьмя зубчатыми крыльями. Каждое крыло подводило стебли к режущему аппарату, захватывая равные порции. Из нескольких таких порций набирался сноп, который потом сбрасывался на землю «заказным» крылом. Но сноп нужно было ещё перевязать соломенным пояском вручную.
Хотя жатка-самоскидка по сравнению с лобогрейкой была более совершенной машиной, всё же и после неё нужно было связывать снопы, собирать их в суслоны [8] , скирдовать, а уж потом пропускать через молотилку.
После жатки-самоскидки на свет появилась сноповязалка. Но и этой машине было далеко до комбайна. Вот почему с давних пор крестьяне мечтали о машине, которая бы сама косила и молотила хлеб.
Вере было в диковинку, что комбайн делает всё сам.
8
Суслон — несколько снопов, поставленных на жнивье для просушки стоймя, колосьями вверх, и покрытых сверху снопом.
— Так это правда, Николай, что он сам косит? — переспрашивала она.
— Правда.
— И молотит сам?
— Сам.
— И сам зерно веет? И сам солому в кучу складывает?
— Сам.
— И сам мякину и другие примеси от зерна отделяет?
— Да, сам. Всё — сам.
— Сам, сам! — подхватила радостно Вера. Значит, не придётся больше мне и мамке жать серпом и гнуть спину, чтобы хлеб в снопы вязать, не придётся после последнего снопа приговаривать: «Нивка, нивка, отдай мою силку». Не надо будет хлеб цепами молотить?
— Не придётся! — отвечал Ушаков. — Силка при тебе останется.
В рассуждениях девушки, в её бесхитростных вопросах чувствовался горячий интерес к новой, впервые увиденной машине.
— Славная машина, а? — продолжал восторгаться, в свою очередь, Ушаков. — Одних транспортёров сколько! Ну-ка, Вера, давай посчитаем: большой и малый полотняные транспортёры — загибай сразу два пальца; транспортёр приёмной камеры — три; вороховой — четыре; соломенных два — шесть. Это только по части транспорта, А теперь поглядите, сколько в машине разных цехов: жатвенный, молотильный, очистительный, силовой. Ну чем не завод на колёсах! С годами ещё и не такие будут.
— А что за буквы на машине выведены? — спросила Вера и громко прочла: — «ЖМ».
«Ж» — эго жатка, а «М» — молотилка, — объяснил Ушаков, знавший машину. — Комбайн, — продолжал он, — слово ненашенское, нерусское. Означает оно — соединение жатки и молотилки.
— Ну, а цифра 4,6, что рядышком с буквами стоит?
— Косой сколько можно захватить? — ответил вопросом на вопрос Ушаков. И, подняв с земли длинный стебель подсолнечника, взмахнул им, как обычно косарь взмахивает
До коллективизации Моисея Степановича одолевали одни заботы, как бы град не выбил пшеницы, как бы посевы не выжгла злодейка засуха. А сколько раз приходилось ему ломать голову над тем, как свести концы с концами, чтобы хлеба хватило на год!
Теперь в колхозе у Моисея Степановича появились иные причины для беспокойств, новые заботы, и решал он не один, а вместе со всеми членами колхоза.
Прежде всего его тревожило то, как сберечь и умножить артельное добро. Эту хозяйственную жилку в Моисее Степановиче высоко ценили колхозники. За рачительное отношение к колхозному добру политотдел МТС утвердил его инспектором по качеству.
— А вы, хлопцы, кого возле комбайна шукаете? — И Забота пристально посмотрел на нас.
— Ищем того, кто машину бросил,
Дед хитро улыбнулся и свистнул:
— Шукать не надо. На этой машине недоук Санька ездил. Вернее, не Санька на ней, а она на нём.
Вера звонко рассмеялась:
— Да что вы, Моисей Степанович, а разве бывает такое? В машине, поди, больше двухсот пудов будет!
— Говорю тебе, что ездила! Санька не как Максим Безверхий, — может быть, слыхали о таком, — на Максиме не покатаешься: тот комбайнёр первой статьи. Он сам машину оседлал. Допреж Санька на молотилке работал. Подручным был у машиниста. Сначала ему предложили на комбайн перейти, он отказался. Не захотел с молотилкой расставаться. Работать на комбайне — одно, на молотилке — другое. Только и слышишь, зубарь сверху покрикивает: «Дава-а-ай, да-ва-а-ай!» Молотилка гудит, хлеба требует — прожорливая она. Машинист знай посматривает да поглядывает. Закончишь обмолот урожая с одного поля — молотилку к новой скирде подтянешь.
— А комбайн подтягивать не надо, — сказал Ушаков. — Он в движении. Машину трактор на своём крюку по степи ташит.
— Это только так кажется, — ответил Забота. — Машинист неделю на комбайне поработал и отказался. Трудновато ему, пожилому человеку, каждый день по тридцать вёрст за комбайном вышагивать. А молотилка этого не требует. Заведёшь её — ремни шуршат, барабан гудит, соломотряс покачивается; только и дел, что посматривать. На локомобиле свисток как на хорошем паровозе. Засвистит — и в Шкуринской слышно. Красота, братцы!
— Вам, Моисей Степанович, должно быть, молотилка больше нравится?
Забота не ответил, Он молча обвёл присутствующих глазами и, убедившись, что его внимательно слушают, продолжал:
— И та и другая машины хороши. Всё зависит от того, кто над ними командир. Эмтээс возьми и доверь Саньке комбайн. А какой из него капитан? Он только и знал всего, что в топку локомобиля солому подбрасывать да ремень на шкивы надевать. А честолюбив был! Бывало, приедут из Ростова фотографы — Санька в момент к штурвалу. Схватит обеими руками штурвальное колесо и стоит. Ну, богатырь! Ну, колхозный Илья Муромец! Но только с виду богатырь-то. Потери-то какие допускал, — колхозники его с поля прогнали!