О чём шепчут колосья
Шрифт:
— Не повезло парню, — сочувственно произнесла Вера.
— Везёт тому, кто машиной, как добрым конём, управлять умеет. От уборки колосовых Саньку отстранили. А когда подсолнечник подоспел, он на подсолнечное поле попросился. Божился — справится. Ну, вот видите, как справился. Сколько урону колхозу нанёс! Веру в комбайн у людей убил. Многие от комбайна теперь шарахаются. Один станичник на собрании машину железным зверем окрестил.
«Железным зверем»… Про него мы уже слышали, когда в Шкуринскую ехали. Я спросил у Заботы, не знаком ли он с Иваном Горбатенкой.
— Как же, знаю… Это он на собрании против комбайна выступал и от него по несознательности сбежал. И всё из-за таких,
Моисей Степанович говорил неровно: то громко, как бы выступая на большом собрании, хотя перед ним было всего трое нас, то совсем тихо.
— А почему в погонычи? — поинтересовалась Вера.
Эту должность ему тётка Оксана, наша птичница, предложила. Замышляла она бездействующий комбайн под передвижной индюшатник приспособить, а Саньку погонычем к быкам приставить.
— И он согласился?
— Нет. От стыда пятки показал. За комбайном настоящий уход нужен. В двигателе комбайна, как сказывал наш агроном Щербатых, аж двадцать восемь лошадиных сил!
— Да что вы, Моисей Степанович, — перебила Вера, — да разве лошадиные силы в. машине бывают?
— Бывают, — подтвердил Ушаков. — Эта сила хоть и лошадиной считается, но больше той, что у лошади. Это я точно знаю. Я где-то читал, что в восемнадцатом веке английский механик Джемс Уатт взялся установить паровую машину для выкачки воды на-гора из затопленной шахты. Шахтовладелец, поставил, изобретателю условие: за час машина должна выкачать воды не меньше, чем с помощью лошади. Джемс Уатт заверил хозяина, что машина сделает больше, и предложил мощность лошади считать за единицу. Владелец шахты согласился и при испытаниях машины велел параллельно выкачивать воду с помощью лошади. Коногон гнал лошадь изо всех сил, но она не выдержала соревнования с машиной и упала. С тех пор мощность двигателя стали исчислять в лошадиных силах.
— Выходит, один мотор на комбайне равен целому косяку лошадей, — заключил Ушаков.
— Машину поймёшь — далеко пойдёшь, — скороговоркой произнёс Забота. — А не поймёшь — сам ничего не заработаешь и колхоз без хлеба оставишь.
Слово «хлеб» Моисей Степанович произносил как-то по-особому. Он знал ему цену. Глядя на его обветренные, шершавые ладони, я невольно подумал: «Сколько же зерна прошло через эти натруженные руки? Тысячи, десятки тысяч пудов. Целые горы хлеба!»
Нетрудно было представить себе, как дед был рад появлению в степи новой машины. Ведь она родилась, чтобы облегчить труд хлебороба, сократить сроки уборки, уменьшить потери зерна. И как же огорчился инспектор по качеству, когда узнал, что комбайн попал в руки нерадея Саньки и превратился в пугало, в «железного зверя».
«СВОИ» И «ЧУЖИЕ»
Жена с дочками приехала в Шкуринскую, когда вся станица была в цвету и в её садах звонко распевали птицы. Абрикосы, вишни, яблони, словно невесты, стояли в бело-розовых нарядах. Возле каждого двора — рослые, стройные тополя и акации. Как же радовались этой кубанской весенней красоте мои девочки Аня и Люся!
Старшая спросила:
— Пап, а берёзки здесь растут?
Я объяснил Ане, что берёзки не растут в этих местах.
Многим из нас не хватало в Щкуринской белых берёзок. По ним сильно скучали переселенцы. Бывало, идёшь в степи и тихонько напеваешь:
Острою секирой ранена берёза, По коре сребристой покатились слёзы. Ты не плачь, берёза, бедная, не сетуй: Рана не смертельна — вылечишься к лету.В
Но людей не сразу удалось объединить. Этому мешала косность некоторых местных руководителей, их излишняя подозрительность к людям — не к нам, переселенцам, а к местным станичникам, среди которых было немало честных, трудолюбивых хлеборобов.
В Кущевке [9] кое-кто пытался искусственно разделить наш колхоз на местных станичников и на приезжих (как, к примеру, в старые времена жителей Кубани делили на казаков и иногородних, сея между ними вражду).
Сапожников и другие сельские коммунисты такое деление считали ошибочным. Они стремились объединить всех членов артели в одну дружную семью. А из Кущевки им настойчиво советовали организовать «раздельное» общественное питание (одну кухню выделить для переселенцев, другую — для станичников), создать две разные полеводческие бригады из переселенцев и казаков.
9
Кущевка — районный центр.
— К чему такое деление, — возмущался Сапожников, — колхозников не разъединять, а объединять нам надо.
— К тому, — сухо объясняли в райземотделе, — что переселенцы — надёжные, а казакам веры пока нет. Они саботаж устраивали, скот губили, хлеб в ямах гноили.
— А всё гноили? Нет, не всё, — продолжал наступать Афанасий Максимович, — а только те, кому советская власть поперёк горла стала. В семье не без урода. Вот мы переселенцы, народ как будто бы отборный, а среди нас разве нет нерадивых? Возьмите Хитронова и Алянова. Они языком только хорошо работают. Речи у них как мёд, а дела как полынь. А если с кущевской меркой ко всем подходить, то не аляновых и хитроновых, а всех переселенцев в непутёвые можно зачислить. Михаил Хитронов — переселенец, а Михаил Назаренко — местный станичник. Кого из них бригадиром можно поставить? Голосую обеими руками за Назаренко. Исправный хозяин. Бережлив до мелочей. Увидит — валяется подкова или винтик от машины, ни за что не пройдёт, подымет и на колхозный склад снесёт. К общественному добру он относится куда лучше, чем к своему. Назаренко можно смело бригадиром поставить.
— Можно, но не стоит, — ответил представитель райземотдела. — Назаренко — не га кандидатура. Он ко всему новому с недоверием относится, комбайна боится.
Сапожников не возражал. Он знал, что за Назаренкой водится такой грешок. Действительно, до нашего приезда Михаил всего сторонился: боялся, как бы высланные за саботаж казаки не вернулись в Шкуринскую и не учинили над колхозниками расправы. А когда мы приехали, он и к нам в первое время относился недоверчиво, считал переселенцев временными жильцами на кубанской земле.
Как-то Назаренко разоткровенничался со мной:
— Посеять посеяли, а убирать, говорят, будут другие.
Я не сразу догадался, кого он имел в виду: врагов колхоза, грозивших восстановить в станице прежние порядки, или новых переселенцев, которых мы ждали на смену трусливо сбежавшим с Кубани.
Сбежали единицы. Большинство же переселенцев прочно обосновались в Шкуринской. Постепенно исчезало деление на «своих» и «чужих».
После весеннего сева, когда выяснилось, что бригадир первой бригады не справляется с делом, Сапожников предложил на заседании правления поставить бригадиром Михаила Назаренко.