О девице-торс и господах Кувшинниковых
Шрифт:
– Раздвалась? – влетаетъ въ кассу запоздалый, запыхавшійся, ошаллый Кувшинниковъ.
– Никакъ нтъ-съ. Еще предвидится-съ.
– Позвольте кресло перваго ряда. А, быть можетъ, устроите и въ суфлерскую будку? Я заплачу.
– Для васъ – съ удовольствіемъ.
Сильно дйствующій торсъ торжествуетъ въ театр по всему фронту. И не только торжествуетъ самъ, – требуетъ, чтобы о немъ торжествовали и другіе. Онъ уже оскорбляется, когда его не считаютъ искусствомъ. Онъ требуетъ себ не только поклоненія, но и «нравственнаго уваженія»; ему мало даже равенства, ему надобно первенство. Онъ находитъ тсными рамки кафешантана и даже оперетки. Онъ честолюбивъ. Его
Устройте двиц-торсъ оперу, да съ настоящими артистами: они будутъ длать свое профессіональное дло превосходно, но не удостоятся никакого успха, ибо – что Кувшинниковымъ эта Гекуба? Для оперы что ли Кувшинниковъ въ оперу пошелъ? для артистовъ? Я зналъ Кувшинникова, который, сидя въ Маріинскомъ театр, по абонементу, даже не интересовался, какую оперу онъ слушаетъ, и оживился только однажды, когда оркестръ и хоръ грянули лихой солдатскій маршъ. Тутъ Кувшинниковъ толкнулъ знакомаго сосда и вопросилъ:
– Слушай: зачмъ это они маршъ изъ «Фауста» жарятъ?
– Да, потому, что «Фаустъ» идетъ.
– Ишь!
И артисты, и опера – это для Кувшинникова скучныя «момо». Онъ ждетъ «самаго настоящаго»: новинки, какъ двица-торсъ будетъ извиваться на оперный манеръ.
– Ахъ, дуйте горою! Знай нашихъ! Ну, чмъ не примадонна? Браво, браво, бисъ, двица-торсъ! Патти зашибла! Никогда y Патти такихъ тлесовъ быть не могло! Гд душа Тряпичкинъ? Ноздревъ, апплодируй! Тряпичкинъ, строчи!
Дайте двиц-торсъ драму, да съ знаменитымъ гастролеромъ, котораго, однако, двица-торсъ совсмъ забьетъ успхомъ, потому что покажется Кувшинниковымъ въ пяти парижскихъ туалетахъ, одинъ другого краше и дороже, и доведетъ Кувшинниковыхъ, – рукоплещущихъ, вызывающихъ, швыряющихъ на сцену букеты, – до ржущаго самоизступленія. Фамилію двицы-торсъ дирекція театра обязана печатать на афиш въ красную строку, жирнйшимъ изъ жирныхъ шрифтовъ, съ именемъ и отчествомъ.
– Кто вамъ сборы-то длаетъ – я, двица-торсъ, или ваше серьезное искусство?
И вдь права, чортъ возьми: она, всеконечно, она и только она! Потому что въ то время, какъ въ спектакли двицы-торсъ ломятся толпы эротически обезумвшихъ Кувшинниковыхъ, о спектакляхъ безъ двицы-торсъ то и дло приходится читать отмтки души Тряпичкина:
– Бенефиціантъ сдлалъ большую ошибку, что, довряясь громкимъ именамъ изъ круга «серьезнаго искусства», не пригласилъ къ участію въ своихъ артистическихъ именинахъ нашу дивную чаровницу, незамнимую двицу-торсъ. Отсутствіе обольстительной diseuse печально отозвалось на сбор: «знаменитостямъ серьезнаго искусства» пришлось исполнять своихъ Бетховеновъ и Чайковскихъ въ зал, напоминавшемъ пустотою степь Гоби или Шамо. Полезный урокъ для многихъ артистическихъ самолюбій.
– Спектакль съ участіемъ знаменитаго русскаго трагика былъ вчера отмненъ по случаю дождя, хотя намъ доподлинно извстно, что дождя не было. Нашъ добрый совтъ бдняге-антрепренеру: махнутъ рукою на «Гамлетовъ» и «Лировъ», разв что ему удастся заручиться для Шекспира участіемъ нашей высокоталантливой двицы-торсъ, которая, къ слову сказать, въ сцен сумасшествія Офеліи иметъ прекрасный случай не только увлечь
Кувшинниковы и Тряпичкины какъ бы вывертываютъ на изнанку Раскольникова. Тотъ въ Сон Мармеладовой «убогую» нашелъ, чтобы въ лиц ея поклониться въ ноги страданію человческому. Эти «нарядныхъ» изыскиваютъ, чтобы тоже въ ноги поклониться – только не горькому страданію невольнаго порока, a блистательнйшему торжеству вполн вольнаго и въ апоеозъ возведеннаго полового восторга.
Зах-хочу полюблю,Зах-хочу разлюблю…Жизнь на радость намъ дана…Наливай стаканъ вина!..Глупы мысли, глупы слова, глупа музыка, глупа вычурная манера исполненія, но въ глупости-то и сила – въ не требующей разсужденія, чувственной животности, отъ которой Кувшинниковы свирпо озлобляются плотью, a Тряпичкины съ умильностью констатируютъ:
– Очаровательница была привтствована долго несмолкавшимъ, безпримрно единодушнымъ ржаніемъ. Мы слышали, что одинъ изъ нашихъ финансистовъ…
Интимныя и даже альковныя подробности о развеселой жлзни «нашихъ финансистовъ» и сильно дйствующахъ торсовъ составляютъ нын весьма существенную часть въ программахъ тряпичкино-кувшинниковской прессы. На столбцахъ ея вы можете найти все: гд, когда, какая кума съ кумомъ сидла; почему петербуржецъ А. поднесъ колье не двиц-торсъ Б.? но двиц-фуроръ В., a двица-скандалъ Г. должна была удовольствоваться браслетомъ отъ нефтяника Д. – и такъ дале, до истощенія всхъ буквъ алфавита, посл чего, пожалуй, можно начать сызнова.
Въ исторіи россійскаго кафешантана – три періода.
1) Патріархальныя времена сдой древности. Публика именовала кафешантанъ выразительнымъ прозвищемъ «шатокабака», a самъ онъ, съ трогательнымъ гражданскимъ мужествомъ, признавалъ себя усовершенствованнымъ «веселымъ домомъ» («для образованныхъ-съ, которые въ Европахъ-съ бывали»). Судьбами своими онъ уподоблялся тогда пушкинскому лшему: «свисталъ, плъ и въ своей дурацкой дол ничего знать не хотлъ». Собственной прессы не имлъ и душу-Тряпичкина звалъ вашимъ высокоблагородіемъ. Объ искусствахъ не помышлялъ, честолюбіемъ не страдалъ и имль одно въ идеал: чтобы инженеръ выкупалъ Альфонсинку въ шампанскомъ, a за безчестіе заплатилъ сверхъ всякаго прейскуранта.
2) Превозвысясь частыми купаніями Альфонсинки и возгордившись соотвтственными платежами за безчестіе, кафешантанъ началъ уклоняться отъ титула «шатокабака» (не разставаясь, однако, съ присвоенными оному выгодами и преимуществами), втайн возомнилъ себя храмомъ искусства и, въ своей компаніи, принялъ манеру говорить о себ: «мы, артисты». Во всхъ этихъ новшествахъ былъ съ горячностью поддержанъ Кувшинниковыми, коихъ, благодаря блестящимъ результатамъ толстовской классической образовательной системы. a также процвтанію научныхъ курсовъ балалаечной игры и призовой зды на велосипедахъ, наплодилосъ видимо-невидимо. Тряпичкина, въ эти средніе вка свои, кафешантанъ звалъ достопочтеннйшимъ Иваномъ Ивановичемъ и, умоляя «не забыть въ статейк-съ», горячо пожималъ ему руку, иногда не безъ тайнаго «прилагательнаго».