О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– Надеюсь, заточены недурно? – спросил Филип.
– Сейчас сможете проверить, – зловеще улыбнулся авиатор.
Ожесточенный бой.
– Поворачивайся, французская каракатица! – крикнул авиатор для злости.
– Улепетывай, русский тетерев! – любезностью на любезность ответил Филип.
Оба страшно разозлились.
– Тетерев!
– Каракатица!
Трах! Трах! Бой становится все ужасней. Трагический исход очевиден.
– Прекратите, господа! – слышится дивный голос.
По траве к дуэлянтам бежит Катя.
Подбежала, схватилась за рапиры. Мужчины тут же выпустили рукояти
– Как тебе не стыдно, Владислав! – стальным голосом крикнула Катя авиатору.
– Как вы сюда попали, капитан? – много мягче, но так же не без металла обратилась она к Филипу.
Авиатор Владислав, бурча что-то себе под нос, залез в свой аппарат, пустил мотор и погрозил французу кулаком: еще, мол, встретимся!
Катя приблизилась к аппарату и (как привычное дело) раскрутила пропеллер. Через минуту Владислава уже не было в саду. Раскинув перепончатые крылья, он удалялся в розовеющем небе.
Катя молча повернулась к Филипу. Он виновато улыбнулся. Она тоже не удержалась от улыбки.
Она была отнюдь не так свежа и беспечна, как на портрете, напротив бледность покрывала ее щеки, а глаза окружала синева, но такой она нравилась моряку, кажется, еще больше.
– Итак, капитан, как же вы сюда попали? – повторила она свой вопрос, но совсем уже без металла, быть может, только немного серебра звенело в ее голосе.
– Все было не так уж сложно, – улыбается Филип. – Сначала аптека, потом пистолеты, потом рапиры и вот я у ваших ног.
– В старых французских традициях? – улыбается она.
В утреннем туманном парке среди наполовину проданных скульптур начинается любовный дуэт под названием «В старых французских традициях».
ФИЛИП
В старых французских традицияхЯ разыскал ваш сад.В северной странной столице яВ старых французских традицияхПогибнуть за вас рад.КАТЯ
В старых французских традицияхВам следует побеждать…Солнце… туман и… птицы и…В старых французских традициях…Ох, как хочется спать…Во время дуэта легкое вальсирование, приближение, удаление, снова приближение, и на последних словах своей партии Катя ложится на белую скамейку и почти мгновенно засыпает – умаялась за ночь, бедняжка.
Филип встал на колени перед скамьей и поцеловал спящую красавицу, и та ответила ему, то ли еще наяву, то ли уже во сне.
Ритм вальса резко ускорился. Счастливый моряк прокрутился по парку, перецеловал все статуи и исчез – помчался на корабль, оставив после себя весьма трогательное зрелище: утренний парк, лучи солнца, проникающие туман, кружение удодов и скворцов, милая женщина, спящая на белой скамье с умиротворенной улыбкой на устах.
В каюту адмирала Де Бертиа вошел с докладом вахтенный офицер.
– На миноносце «Арго», мой адмирал, весьма странно играют зорю!
Адмирал, нахмурившись, поспешил на мостик.
Эскадра
– Читайте сигнал! – приказал адмирал вахтенному.
– Эсминец «Арго» сообщает: «Поздравьте меня, мой адмирал точка я влюблен точка командир корабля Филип Деланкур точка».
– Письменный выговор! – рявкнул адмирал и добавил потише: – Устные поздравления.
Сон Кати Орловцевой. Наша красавица по-прежнему трогательно лежит на скамейке. Во сне она рассказывает чудесному французу прошлое своего дома.
Сон ее – это вальс, то быстрый, то медленный, то гремящий, то тихий, почти замирающий. И все персонажи этого сна вальсируют, кружатся, приближаясь и удаляясь.
…Мой отец был богат, но очень добр, и наш дом, любезнейший месье Деланкур, всегда был полон людей. Отец занимался промышленностью и посещал биржу вместе со своим другом графом Опоясовым. К тому же отец был меценатом, покупал картины и издавал журнал «Полярное Сияние», и здесь всегда кружились поэты, художники, артисты. Как веселились все тогда, хотя была и некоторая странность: граф Опоясов настойчиво предлагал мне свою руку. Конечно, я смеялась – ровесник моего отца! Тринадцать мальчиков были влюблены в меня, тринадцать мальчиков, а может быть и больше, а может быть и меньше, чем тринадцать… Ах, как весело тогда нам было, месье капитан.
Увы, все кончилось в один месяц. Отца погубила биржа. Состояние наше рухнуло. В газетах появились странные статьи с намеками против отца, с намеками на темные дела, такая грязная клевета. Некоторое время нас еще поддерживал негоциант господин Велосипедов, давал нам в долг, но потом и это не помогло, и батюшка наш умер от огорчения.
Теперь я совсем одна… Я старалась еще спасти этот дом как последнюю память об отце, но я одна, брат мой чудак, а я одна, мой милый Филип, мой чудесный француз, одна… совсем одна…
Вальс зачах на минорных тонах, и Катя Орловцева с глубоким вздохом проснулась.
Что это? Какое чудесное пробуждение! Что за дивная музыка? Вокруг Катиной скамьи французское трио: Филип Деланкур – скрипка, Роже Клаксон – флейта, Жанпьер Формидабль – контрабас. Они играют в честь Кати божественный концерт Гайдна, и играют весьма неплохо, один лишь Клаксон временами фальшивит – из зависти.
Боже! Вокруг огромные корзины цветов!
– Боже! – восклицает Катя. – Я все еще сплю? Господа, вы персонажи моего сна?
– Мадам, мы совершенно реальны, – отвечает за всех боцман Формидабль.
О, как красноречивы глаза молчащего Филипа!
Ощущение реальности весьма укрепилось, когда в саду появились грузчики. Они пришли за проданной пальмой. Возник и сам новый владелец пальмы господин Велосипедов, маленький засаленный субъект с робкими глазками под голубеньким пенсне.
– Господа, познакомьтесь, – говорит Катя. – Это добрый гений нашего дома господин Велосипедов, миллионер.
«Добрый гений» не очень-то понравился капитану Деланкуру. Он крепко сжал сухонькую ручонку в своем отчетливом кулаке и отвел господина Велосипедова в сторону.