О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
ОЛЕГ.
– Why do you love me so much, ma’m? Why do you care of a tramp like me? I know why! You Americans are fond of handicapped! Who am I other than handicapped, mentally disabled?!
Анна подбежала к нему и обняла за плечи:
– Олег, Олег, пожалуйста!
Он ернически поцеловал ей руку:
– И вы, дорогая, полюбили во мне гандимана, а не художника! Это ваша американская черта – такое яркое сочувствие к гандиманам…
Он оттолкнул Анну и пошел к дому, то и дело останавливаясь и провозглашая:
– OK! I’m ready to be your home handicapped! A little whimsy pet, all right?
Проходя
В довершение безобразной сцены прыгнул в бассейн, как был – в башмаках и одежде. Поплыл, распевая свою песенку.
Анна сидела, закрыв лицо руками. У всех остальных были каменные лица. И только Марджори Янг хлопала себе ладошкой по колену.
– That’s a real Chekhov’s style indeed.
Ольга и Миша Шварц в вагоне сабвея, идущего в Бруклин. Они продолжают, видимо, долгий разговор.
– Хорошие друзья, – сердито говорит Ольга. – Сколько вас здесь в Америке русских художников? Неужели не можете найти Хлеба? Пропал, и все, да?
ШВАРЦ.
– Да ты пойми, Ольга, я сделал действительно все что мог. Везде, где есть наши, ищут Олега, но толку нет. Осталось только в FBI обратиться.
ОЛЬГА.
– Значит, надо в FBI.
Шварц испытующе на нее посмотрел.
– А ты уверена, что надо?
Она хотела что-то ответить, но только рот открыла и замолчала.
– Прости меня, Оля, – продолжал Шварц, – но здесь говорят, что… что ты вышла замуж и счастлива, вот такие есть разговоры…
Ольга отвечала очень нервно:
– Я вышла замуж фиктивно… ты знаешь прекрасно… чтобы выбраться оттуда… разве ты этого не знаешь?.. чтобы снова быть с Олегом… я его люблю… он отец моей дочери… Что касается… ну… других сторон жизни, то это мы с ним сами обсудим…
Поезд подходил к станции. Шварц печально сказал:
– Да, ты права, конечно. Вот моя станция. Пока. Созвонимся, – и вышел из вагона.
…Поезд грохотал, вагон бросало из стороны в сторону. Ольга сидела с каменным лицом, не замечая, как мелькают станции и вагон постепенно пустеет.
Она опомнилась, когда в вагоне осталось не больше 10 пассажиров, и обратилась к соседке, пожилой даме:
– Could you tell me, m’am, what’s the next stop?
Дамочка посмотрела на нее с недоумением и потом закричала на весь вагон:
– Товарищи, кто говорит по-английски?
Пассажиры пожимали плечами, кто-то вытолкал вперед подростка.
– Валерочка, спроси у тети, что ей нужно.
– What are you looking for? – спросил подросток.
В окне вагона появилась надпись Brighton Beach.
– Спасибо, – сказала Ольга. – Ничего не нужно. Я уже дома.
Какой-то господин приподнял шляпу.
– Простите, я вас сразу не узнал, госпожа Басицкая.
Ольга идет по узкой улочке в том районе Бруклина, который здесь иногда именуется «Малой Одессой». Она погружена
Будто спохватившись, она останавливается, смотрит на дом, потом вытаскивает сигареты, закуривает, идет прочь, оглядывается, поворачивает назад, снова останавливается, садится на уличную скамейку и опускает лицо в ладони.
Двери на крыльце раскрыты в living room дома Басицких. Мы видим в глубине возле кофейного столика двух погруженных в жаркую дискуссию бизнесменов – Додика и Шуру Соловейко. На столике горой какие-то рекламные проспекты и бумаги.
Еще глубже, в соединенной с living room кухне мама Роза. Ей все время порывается помочь дряхлая Сонечка, а мама Роза всякий раз выводит ее из кухни и сажает в кресло перед телевизором. По лестнице сверху то и дело скатываются, исчезают в многочисленных дверях и снова взлетают по лестницам Мусик, Тусик и Ольгина Машенька, все трое, разумеется, в американских джинсах и майках. Ближе всех к крыльцу сидит Сеня с самоучителем английского.
– What are you talking about, – повторяет он. – What are you talking about… – а сам все время посматривает на улицу, поджидает Ольгу.
Дед Арон раздраженно швырнул на крыльцо сначала «Правду», потом «Новое Русское слово».
– Ну, что они пишут? Одни лжецы, другие олухи! Что пишут – уши вянут!
Проходит в гостиную и слышит Сенино what are you talking about, передразнивает его:
– Ебаут, ебаут! У тебя, Семен, только одно на уме!
Дискуссия двух бизнесменов. (Додик уже тоже облачен в ярчайший клетчатый пиджак.)
ДОДИК.
– Объясни мне, Шура, за-Бога-ради, почему я не могу пустить этот товар за этот баланс? Какие тут две большие разницы?
ШУРА.
– Это у тебя, Додик, пережитки социализма в сознании. Хочешь знать, почему я имею здесь хорошее время? Я изжил из себя пережитки социализма. Поймал? Товар не нуждается быть оверпрайзед, товар нуждается быть продан! Усек? Тогда ты будешь иметь хорошее время…
Дед Арон поставил на кухне два полугаллонных пакета молока, сказал маме Розе:
– Вообрази, Роза, вхожу в Дэвис-шоп, прошу молока, а Дэвис смотрит на меня, как баран на новые ворота.
РОЗА.
– Папа, но вы же знали, что в Америке многие говорят по-английски и не понимают по-русски…
ДЕД АРОН.
– Но не до такой же степени! Пакет молока, в самом деле… Элементарные вещи не понимают…
Достает из холодильника три плода авокадо, затем извлекает деревянную дощечку, молоток и приглашает сестру.
– Сонечка, к столу!
Старушка, скорчив детскую гримасу еле скрываемого отвращения, садится к столу.