О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
Гражина тащила Прянникова по коридору к своему номеру.
На пути их встала монументальная «дежурная по этажу».
– Сто четырнадцатый номер! Гостей после двенадцати не разрешается!
– Это не гость! – отчаянно сказала Гражина.
– Сейчас из пикета вызову, – сказала дежурная, но почему-то чуть потише и не так грозно, как первую фразу: быть может, лица мужчины и женщины ее чем-то поразили.
– Это мой любимый, – сказала Гражина. – Поймите, пожалуйста.
Дежурная вдруг отступила, пропустила
– Когда по-человечески просят, мы все понимаем, – ворчала она. – Любимый, так и есть – любимый, а не гость.
Перекресток. Разгар рабочего дня. Капитан Ермаков сидит за столом в своем «аквариуме». Пьет чай, угощает заезжего гостя, инструктора автошколы Самохина.
– Автомобиль, Самохин, – это что такое?
Усмехается Самохин – ему ли уж не знать!
– Автомобиль, товарищ капитан, это источник повышенной опасности.
– Верно, – кивнул Ермаков. – Но, кроме того, автомобиль частично одушевленное существо, потому что в него вложен человеческий гений.
Лейтенант Валько после этих слов рот раскрыл, а Самохин чуть со стула не упал.
– Это дело мне надо записать, товарищ капитан. Разрешите, запишу…
Самохин вытащил карандаш и записную книжку, а Ермаков продолжал, прихлебывая чаек, как бы рассуждать сам с собой:
– Современный легковой автомобиль очень чутко все улавливает от водителя. Это, конечно, между прочим. Раньше в деревнях плавать учили – пацана с лодки сбросят и плыви. Между прочим, если водитель в себе не уверен, автомобиль тоже в себе неуверен, и наоборот. Говорю – между прочим. Получается двойной источник повышенной опасности. Валько, согласен? А мы вот здесь, товарищ Самохин, примитивную статистику провели, и получилось на нашем участке за месяц из двенадцати аварий владельцев личного транспорта семеро ваши, товарищ Самохин, ученики-свежачки… Все четко. Это, между прочим, хотелось бы выяснить…
– Что в него вложено, товарищ капитан? – деловито спросил Самохин, как будто и не слышал последних слов, а, дескать, занят был записыванием ермаковской цитаты.
– Человеческий гений, – спокойно и любезно напомнил Ермаков.
Дальнейшее развитие эпизода показало, что инструктора Самохина с небольшой, конечно, натяжкой, можно считать удачливым человеком.
В «аквариум» поднялся мрачный младший лейтенант Лева Чеботарев и, козырнув, доложил Ермакову:
– Извините, товарищ капитан, я Силуэта задержал. Опять на красный свет проехал.
– Почему «извините»? Почему мне докладываете? – вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, разъярился Ермаков. – Не могли сами разобраться?
– Извините, товарищ капитан. – Лева Чеботарев мучительно покраснел от невысказанности.
Ермаков надел фуражку и мрачный – желваки по скулам – вылетел из поста.
Машина Силуэта, между прочим, точно такой же голубой «ЗИЛ-130», в погоне за которым он так отличился, стояла у обочины, недалеко от поста. Ермаков обошел ее вокруг и увидел Вику. Тот сидел на подножке,
– Послушай, Вика, сколько же можно… – капитан начал строго, но тут же осекся, когда Силуэт театральным жестом протянул ему техталон.
– Давай, коли дыру и без разговору. Я и Левке говорил – коли дыру! Чего он слинял?
– Слушай, Вика, мы тут в маленьком городе живем. Все знают про наши отношения, – тихо сказал Ермаков.
– А я к тебе в родственники не лезу! – вдруг заорал Силуэт и вскочил с подножки. – Мне такого папочки не надо!
Теперь он стоял перед Ермаковым, сжав кулаки, дрожа от ярости.
А капитан смотрел на него с грустным удивлением: он и не предполагал, что вызывает у кого-то на свете такую горючую ненависть.
– Виктор, Виктор, успокойся… – проговорил он.
– Ты сука, лягашник, спишь с моей матерью – спи! Но только в дом к нам не лезь! Понял? А если я тебя у нас увижу, то…
– Что тогда, Виктор?
Ярость, ненависть и неназванное еще какое-то дикое чувство захлестнули глаза Силуэту, но кулак его точно пришелся по скуле капитану.
С удивлением он увидел, что капитан, как стоял, так и стоит пред ним. Ярость его улетучилась, и, может быть, даже появился страх, но он продолжал себя накачивать, по-блатному шипел, наступал, скрипел зубами.
– Я люблю твою мать, Виктор, – спокойно сказал Ермаков. – Пойми, ты же взрослый мужик…
– Ну, ударь, ударь, легавый, ты же можешь, я знаю… ну стукни меня свингом, ну! Не хочешь? На еще!
Теперь Силуэт ударил капитана левой по корпусу.
– Железный малый! – Он театрально захохотал. – Могу себя считать арестованным?
Ермаков молча зашагал прочь, а Силуэт прыгнул в кабину, включил мотор и с ревом, рывками, с дикой отсечкой выехал на перекресток и направился к Цветограду.
Ермаков медленно приближался к посту. Никаких чувств нельзя было прочесть на его каменном лице в этот момент.
Товарищи его, Мишин, Валько и Чеботарев, да плюс еще шкодливый инструктор Самохин, должно быть, поняли, что за грузовиком произошло что-то необычное, и теперь молча наблюдали за приближением командира.
Ермаков открыл уже дверцу «Волги», когда Чеботарев подбежал нему.
– Товарищ капитан, можно мне с вами?
– Останешься за старшего, – сказал Ермаков, сел за руль и медленно стал отъезжать.
Зажглись зеленые огни. Встречные потоки транспорта скрыли от наших глаз стеклянный «аквариум».
Ермаков отправился, разумеется, не в погоню за Силуэтом, а в горбольницу, к Марии. Теперь они сидели вместе в машине. Мария пыталась курить, ломала сигареты и плакала.
– Это все я виновата… я, я, я… – причитала она, – я не знаю, что делать… если с Викой что-то случится, я не знаю, не знаю, просто не знаю… Петенька, что мне делать? Это я… я… всю жизнь с ним… одна… все что было… жить не хочу…