О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках
Шрифт:
Взвивается в воздух и садится рядышком со мной. Смотрю: Маринка. Говорю:
— Не балуй. Рыбачь.
Маринка наклоняет голову, достает из ржавой консервной банки полосатого навозного червяка, кладет на ладошку и пытается подцепить его на острый крючок.
Червь то совьется в кольцо, то выпрямится, то закрутится спиралью, то завяжется узлом.
— Никак, Санечка.
— А ты двумя пальцами бери его. Не правой рукой — левой. Червь обвил Маринкин палец и вдруг загорелся желтым огнем.
Кольцо.
Возле нашего дома сбоку на лужайке в холодке расставлены столы. За столами гости — все наши родственники. Почти вся деревня. Пьяные. Веселые.
— Горько!
— Горько!..
Гринька! Он тормошит меня за руку, сердито ворчит:
— Вставай. Хватит дрыхнуть-то. Рассвело уже. Я открыл глаза.
— А ты, Гринь, не уехал разве?
— Нет, Сань. Я передумал.
— А я какой сон видал… Будто мы с Маринкой…
— Вы… С Маринкой?..
— Так это же во сне.
— Мало ли что во сне.
— Мы подрались с ней, Гринь.
— А-а-а, — пропел Гринька, — это ничего, Сань. Во сне все бывает.
— Вот и я говорю.
Гринька спрыгнул с приступка, снял пальто и забрался ко мне па печь, зашептал:
— Я, знаешь, Сань, что придумал? Маринке письмо написать. Меня словно шилом кольнули.
— Любовное?
Гринька утвердительно закивал головой.
— Любовное, Сань.
— Давай вместе?
— Давай. Я за тем к тебе и пришел. Ты Нинке напишешь, а я Маринке.
— Нинке?!
— Конечно.
— А может, Гринь… Понимаешь… Давай напишем одной Маринке. А?
— Как это одной?
— Ну, так… Ты Маринке и я Маринке.
— Ты-ы-ы?
Гринька оперся на локти, приподнялся и уставился на меня как баран на новые ворота.
— Ну, чего ты? — встревожился я.
— А то… Что-то ты начал слишком много говорить о Маринке.
— Так и что, Гринь? Ты всегда страсть сколько говоришь о ней, а я не обижаюсь.
— То я, Сань. Ты о Нинке говори сколько угодно, я тоже не обижусь.
— Так мы одно ей напишем письмо-то.
— Одно, это можно. А может, ты Нинке…
— Нинке, Нинке, Маринке. Захомутался ты, Гринь.
— Захомутался, Сань.
— Пойдем письмо писать. Постой, только я кружку молока выпью, а то на голодный желудок чепуха в голову лезет.
"Письмо", — написал Гринька сверху тетрадочного листа, поглядел на него, подумал и зачеркнул. Пододвинул тетрадку ко мне, Передал ручку.
— Пиши, Сань, ты. У тебя почерк красивый.
— А чего писать-то?
— А чего хошь, Сань. Я тоже не знаю.
— Сперва-то я знаю.
— Пиши сперва, а потом придумаем. Я открыл чистую страничку и старательно написал:
«Здравствуй, Мариночка».
Написал и задумался.
— Может,
— Поставь для серьезности. И дуй дальше. У тебя выходит.
— А ежели стихами, Гринь?
— А ты умеешь?
— Выдумал. Сдерем отколь-нибудь.
— Верно. Ты, Сань, крепко сообразил. Вот у Пушкина… Гринька подпер подбородок руками и закрыл глаза:
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты…Дальше я запамятовал, а жаль: ух и хлестко у него там… Я достал с полки книгу, прочитал:
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.— Вишь! — вскрикнул Гринька и восторженно затопал ногами, — я же говорил. Пиши.
Я написал, спросил:
— А потом что?
— Сдувай и дальше у него.
— Не гоже, Гринь.
— Очень даже гоже, Сань. Сдувай.
— Ну, Гринь, что мы, дети, что ли? Для начала сдули — и хватит, а опосля надо от себя.
— Как хошь, Сань. Пиши от себя. «Мариночка», — начал я.
— Во-во, — поддержал Гринька.
«Эти слова написал А. С. Пушкин. А коли он бы не написал, я бы тебе написал еще лучше. Я помню чудное мгновенье. Вчера я видал тебя, когда ты шла за водой на колодец. Снег под твоими сапожками: хруп-хруп, хруп-хруп, как сахар».
— Погоди, погоди. Хруп-хруп, — остановил меня Гринька. — Я что-то не видал, чтобы она вчера ходила за водой. Ты, Сань, врешь.
— Ты не видал, а я видал.
— Ты… — Гринька встал.
— Да. — Я тоже встал.
— Вычеркни это.
— Не вычеркну.
— Вычеркни!
— Не вычеркну!
— Кто письмо пишет, я или ты?
— Я пишу.
— Ты?.. — сквозь зубы переспросил Гринька. — Маринке?! Да я тебе знаешь что…
— Не любит она тебя.
Гринька побледнел, сгреб тетрадку, разорвал ее в мелкие клочья н как ошпаренный вылетел на улицу.
Трудная любовь
Вот до чего докатились мы с Гринькой: поругались из-за девчонки! Срам! Всякое уважение к себе потеряли. Если бы узнали мальчишки — засмеяли начисто.
И все из-за этого из-за дурака Гриньки… И я тоже хорош. Сунулся со своим языком: «Не любит она тебя». А откуда мне известно — любит она его или нет? Да и какое мне дело. А он письмо, видишь ли, надоумился писать. Ну и писал бы себе на здоровье. Так нет, ко мне притащился. Псих.