О хирургии и не только
Шрифт:
– Что ты наделал?
– Я оказал необходимую помощь травмированному человеку.
– Почему не сделал рентгенологическое исследование? Почему поставил диагноз «на глаз»?
– Потому что был уверен в диагнозе!
– А ты знаешь, кто она такая?
– Нет, конечно.
– Она жена одного из «отцов» нашего города!
– Ну и что?
– Я сделал ей это исследование. Моли Бога, что там ничего не нашли! Но только представь, что бы они с тобой сделали, окажись там не растяжение связок, а хоть маленькая трещинка! Ты бы легко отделался, если бы вылетел с треском с работы. И потом, зачем ты написал про алкогольное опьянение? Ты взял кровь на анализ, проверил в ней содержимое алкоголя?
– Не говори глупости! Во-первых, она была пьяна. И это было видно невооруженным глазом. Во-вторых, эта проба у нас не делается.
– Она может прийти завтра утром, обвинить тебя во лжи и действиях, порочащих честь уважаемой и известной всему городу женщины. Мой тебе совет: вырви страницу и перепиши все заново.
Я последовал совету шефа, инцидент прошел без последствий, но многому меня научил. В травматологии даже опытный врач не всегда четко может определить наличие или отсутствие перелома. А уж при моем тогдашнем опыте о возможности ошибки и говорить
Расскажу еще об одном случае, ставшем для меня очень сильной «прививкой» от самоуверенности. Как-то ночью привезли больного с автомобильной травмой. С нашими дорогами и особенностями структуры поселка, о которых я рассказывал, это было довольно частым событием. Я обследовал пациента, сделал ему рентгенологическое исследование. Результат привел в изумление и врача-рентгенолога, и меня: в грудной полости мы увидели петлю тонкой кишки! А это значит, что у больного разрыв диафрагмы. Я тут же вызвал шефа. Через минуту он был на месте. Выбора у нас не было – состояние больного довольно тяжелое, необходима срочная операция. Анестезиолог нам не полагался по штату, но Геннадий в свое время прошел месячную специализацию по анестезиологии, владел азами: умел интубировать и кое-что еще. Но, увы, не так много, как хотелось бы. Так вот… он интубировал больного, наркоз проводила медсестра, а мы начали операцию, то есть оперировал Гена, а я помогал. Мы оперировали через абдоминальный разрез и ушивали диафрагму всю ночь. Потом, через много лет, когда я уже стал доктором наук, сделал не один десяток чрезплевральных операций, когда рассекалась, а потом сшивалась диафрагма, я пытался вспомнить и проанализировать, что же мы делали несколько часов, когда, по идее, это должно было занять несколько минут. Безусловно, сказалось отсутствие опыта, ведь мой стаж работы исчислялся одним годом, но и Гена оказался не на высоте. К утру больной умер у нас на операционном столе. Это была первая смерть, когда я принимал в операции непосредственное участие. Сказать, что мы очень переживали, не сказать ничего! Обида, величайшая досада на самих себя, чувство вины перед молодым парнем, умершим у нас на руках, перед его родственниками, желание возвратиться к началу операции и сделать все по-другому, желание бросить хирургию к чертовой матери и уйти в терапевты, а еще лучше в диагносты или лаборанты! Описать словами все эмоции и переживания, которые бурлили в душе, невозможно. Это может понять лишь хирург, переживший такую же ситуацию и не сошедший с ума!
У каждого, запомните, каждого врача есть свое кладбище. И чем известнее и опытнее врач – тем это кладбище у него больше. У начинающего врача его, конечно, может и не быть какое-то время – но только какое-то время. Причины банальны: это и ошибки (не ошибается тот, кто ничего не делает), это и в ряде случаев неизбежная смерть пациента. Врач ходит рядом со смертью, кто-то ближе, кто-то дальше… Это нормально: люди умирают, и при этом зачастую умирают на руках у врачей. Такова жизнь.
Мы оформили протокол операции, историю болезни, и я поплелся домой. Помимо переживаний на меня навалилась тяжелая усталость: ничего не хотелось, только лечь, закрыть глаза и забыться хоть на время. Но не успел я умыться, как меня опять вызвали на операцию – привезли мальчика с аппендицитом. Вспомянув снова всех чертей с матерями, я поплелся в приемный покой. Осмотрел ребенка: клиника была похожа на аппендицит, и я решил оперировать его. Мальчика увезли в операционную и начали готовить к операции. На стол его уложили, разумеется, совершенно голого. Я мою руки, и тут подходит ко мне операционная сестра, уже немолодая и опытная, и говорит, что у мальчика на теле множественные петехиальные высыпания. Из-за усталости и малой опытности я ответил, что это не важно, и довольно быстро произвел аппендэктомию. Отросток, к моему удивлению, оказался неизмененным. На следующий день состояние ребенка ухудшилось, усилились кожные проявления, появился жидкий стул с примесью крови. Ребенка осмотрели старшие товарищи – хирург, педиатр – и поставили диагноз: геморрагический капилляротоксикоз, болезнь Шенлейн-Геноха. Моя операция существенно не ухудшила состояния мальчика, но была абсолютно бесполезной и ненужной. Отец ребенка, простой рабочий-шахтер, доступно объяснил мне (ему уже рассказали, что операция была ошибочной из-за неверного диагноза), что если его сын умрет, он и меня убьет. Мы, конечно, сделали все, чтобы спасти мальчика, а когда ему стало лучше, отправили во Фрунзе, в институт гематологии. Поскольку я остался жив и сейчас об этом рассказываю, значит, ребенок выздоровел. Во всяком случае, отец больше в нашу медсанчасть не обращался. Но чувство вины не покидает меня до сих пор – ведь опытная операционная сестра чуть ли не носом ткнула меня в правильный диагноз. И я не оправдываю собственное неверное решение усталостью. Меня подвела самонадеянность. Сейчас я точно знаю, что на ошибках учатся. Главное, научиться их признавать, как бы неприятно это не было.
Да, я совершил ошибку по неопытности. Это плохо. Но еще хуже, когда ты можешь оказать помощь, но не делаешь этого. Очень яркий пример того, как не надо поступать, продемонстрировали мои опытные коллеги. Дело в том, что для проверки работы детского отделения из медсанотдела к нам приехали две уже немолодые женщины – педиатры. На второй день их пребывания (вернее, не день, а уже поздний вечер) меня вызвали наши детские врачи. Привезли ребенка, отравившегося беленой. Состояние было тяжелое, он был без сознания. Заведующая детским отделением, опытная и милая женщина Клара К, делала все для его спасения, проводилась дезинтоксикационная терапия. Ей в голову пришла мысль, что в таких случаях помогает обменное переливание крови, то есть выпускается порционно кровь ребенка и вливается донорская кровь. Чтобы подтвердить свое представление о лечении, она позвонила в гостиницу нашим проверяющим коллегам. Ей казалось, что они старше, а значит, опытнее. Но проверяющие дамы отказались прийти, отказали в совете и помощи. Тогда Клара и вызвала меня. Я выделил переднюю берцовую артерию довольно легко (хотя раньше у таких маленьких детей это не делал), и мы на свой страх и риск произвели обменное переливание. Как мы радовались выздоровлению ребенка, я помню до сих пор. И до сих пор помню тех двух дам, назвать которых врачами у меня язык не поворачивается!
В нашей хирургической деятельности нам очень не хватало анестезиолога. Это ограничивало и затрудняло проведение сложных хирургических операций. Я не открою Америку, если
Помимо хирургии я на полставки заведовал отделением переливания крови. Отделение было «крупным» – я и медсестра, но вдвоем мы выполняли довольно большой объем работы. Наша медсанчасть располагалась высоко в горах, до Фрунзе – 400 километров, единственным транспортным средством были машины, так что нам приходилось во многом обходиться собственными силами. Я регулярно производил забор крови, расфасовывал ее, определял группу и маркировал сам каждый флакон, приклеивая соответствующие этикетки. Проблем с кровью у нас никогда не было, так как штат доноров был вполне приличный. Довольно частый забор и маркировка флаконов с кровью однажды мне очень помогли. Дело в том, что этикетки групп крови разного цвета. II группа – синяя, III – красная… Эти цвета настолько въелись в мое сознание, что я их не мог перепутать никогда. Однажды я оперировал молодую женщину, предполагая, что у нее аппендицит. Вскрыв живот, увидел море крови – оказалась внематочная беременность. Тут же распорядился подключить переливание третьей группы крови. Операция проводилась вечером, других врачей, кроме меня, не было. Я продолжал операцию, медсестра подключила кровь. Внематочную беременность я оперировал первый раз. Операция в целом совсем не сложная, но для тех, кто делал ее много раз. А для первого раза все сложно. Я весь был поглощен своими действиями, но зная, что переливание крови – врачебная процедура, бросил взгляд на ампулу крови и увидел синюю этикетку! Молнией мелькнула мысль, что при III группе крови этикетка должна быть красной! Я не сдержался. «Дура, – заорал я – ты что переливаешь?!» Она мигом отключила систему, принесла нужную кровь. Ошибочное переливание иногруппной крови – всегда судебное разбирательство. Именно по этой статье чаще всего возбуждаются судебные дела против врачей. Меня спас мой хоть и небольшой, но опыт. И еще – Бог помог!
Чтобы показать широкий круг наших обязанностей, расскажу еще об одном забавном эпизоде. Поскольку штат врачей у нас был ограничен, Гена Жуков на полставки работал еще и судмедэкспертом. А когда он уходил в отпуск, на месяц я оставался на этой должности. И вот в очередной раз я исполняю обязанности судмедэксперта… Где бы я ни находился, я всегда оставлял свои координаты. Как-то я был в кинотеатре, и посреди сеанса раздается объявление по громкой связи: «Патютко, на выход!» Я вышел, меня уже ждал следователь, примерно моего возраста, милиционер и еще какие-то люди. Следователь сказал, что в бане обнаружен труп мужчины. Мы все направились туда. Я лихорадочно вспоминал свои скромные познания в судебной медицине, по каким признакам можно хотя бы ориентировочно определить причину смерти, время ее наступления и прочее. Подходим к бане, там уже толпится народ. Первым в баню входит следователь, с суровой миной на лице осматривает, нет ли следов, проверяет окна. Все очень сосредоточенны. Заходим в саму баню, видим, лежит голый мужчина, предположительно – труп. Я наклоняюсь над ним, и – о, ужас! – на моих глазах он медленно поднимается, растерянно озирается вокруг и спрашивает: «Мужики, а что вы здесь делаете?» Оказывается, он немного перебрал и заснул, а собутыльники ушли, оставив его одного. Мы вышли из бани под дружный хохот собравшейся толпы. На этом моя карьера судмедэксперта закончилась.
Так протекали наши рабочие будни. Нельзя сказать, что все проходило гладко. Были у нас стычки с заведующим отделением. Я никогда не отличался покорностью, и если имел свою точку зрения, свое мнение, всегда его отстаивал. Но в общем и целом больших и серьезных разногласий в коллективе не было. Мы дружно работали и не менее дружно отдыхали.
Но меня никогда не оставляла главная мысль – стать большим хирургом, и я никогда не забывал слова М.С. Петрова, что большая хирургия – это онкология. Я всегда помнил тот совет, что он мне дал. И я поставил себе цель – поступить в аспирантуру в Институт онкологии во Фрунзе. С первых дней работы хирургом я приступил к подготовке в аспирантуру: самостоятельно изучал английский язык, учил философию и сдал на отлично кандидатский минимум по этим предметам. Язык на отлично, разумеется, я не знал, но оценку получил в основном за храбрость, ибо никто, кроме меня, за всю историю кафедры, работая на периферии, экзаменов кандидатского минимума никогда не сдавал.
Итак, кончался наш срок обязательной трехлетней работы на периферии. Сейчас я с большой радостью и – не буду скрывать – с грустью вспоминаю те годы. Больших операций я не делал, потолком моих действий были холецистэктомии и ушивание перфоративного рака желудка, но я все-таки чувствовал, что у меня многое получается. Но самое главное – я научился действовать самостоятельно, решать многие вопросы без посторонней помощи. И это – самый главный итог работы.
Впрочем, и сейчас, даже в хирургических клиниках Москвы, за два года учебы ординаторы, как правило, не делают ни одной операции самостоятельно. Мой же личный опыт к тому моменту составил не менее 150 самостоятельных операций. Это еще раз говорит в пользу того положения, что после окончания института молодых специалистов надо отправлять работать на периферию в обязательном порядке.