О красоте
Шрифт:
— Что ж, мне очень жаль.
Внезапно она ощутила свой выпирающий из леггинсов живот и перераспределила на теле их эластичную ткань — маневр, который сделал ее защищеннее и собраннее. Говард положил обе руки на буфетный стол, как адвокат, произносящий заключительную речь перед невидимым судьей.
— Но обсудить, что будет дальше, необходимо. По крайней мере, нужно поставить в известность детей.
Кики хохотнула.
— Солнце мое, ты же у нас тут шеф-повар. Ты заварил эту кашу, а мы уж едим, что дают. Кто знает, чем ты нас еще удивишь? Никто этого не знает.
—
— Что? Что ты от меня ждешь?
— Ничего! — гаркнул Говард, но гут же взял себя в руки, понизил голос и сплел пальцы. — Ответственность на мне, я знаю. Но в то же время я имею право объяснить свою позицию… так чтобы было понятно… изложить, так сказать, свои мотивы…
— Не волнуйся, Говард, твоя позиция мне предельно ясна. Ты был сверху или снизу. Мы не в твоем колледже. Ты можешь не прятаться за слова?
Говард тяжело вздохнул. Он ненавидел, когда его тыкали носом в разницу между его академическим языком и так называемым личным языком его жены, но Кики постоянно сыпала соль на эту старую семейную рану. Она всегда могла сказать: мы не в твоем колледже— и это всегда была правда, хотя Говард ни за что бы не признал, что язык Кики эмоциональнее и ярче. Даже теперь — теперь! — их застарелый спор ощетинился в уме Говарда тысячью копий, готовясь выступить в новый поход. Говарду понадобилось чудовищное напряжение воли, чтобы повернуть эту армию вспять.
— Слушай, давай не… я хочу сказать, что… по-моему, мы сделали гигантский шаг назад. Весной казалось, мы это… не знаю… переживем.
Ответ вырвался из груди Кики, как выходная ария:
— Весной я не знала, что ты трахал друга семьи. Весной это была одна ночь с безымянной незнакомкой. Теперь это Клер Малколм, и это тянулось недели!
— Три недели, — еле слышно поправил Говард.
— Я просила тебя сказать мне правду, и ты солгал мне, глядя в глаза. Как любой стареющий веллингтонский козел своей придурочной жене. Не могу поверить, что ты так меня не уважаешь. Клер Малколм — наш друг. Уоррен — наш друг.
— Хорошо, давай это обсудим.
— Правда? Ты не шутишь?
— Нет. Давай, если хочешь.
— И я могу задавать вопросы?
— Если тебе угодно.
— Почему ты трахал Клер Малколм?
— Черт возьми, Кики, пожалуйста…
— Извини, разве это так уж очевидно? Или это оскорбляет тебя в лучших чувствах?
— Кики, не глупи, — конечно, нет. Просто… нелегко объяснять банальнейшие вещи.
— Мне жаль, что твой член смущает твой трепетный ум. Должно быть, это ужасно. Ум у тебя такой извилистый, блестящий и глубокий, а глупый, примитивный член все портит. Вот незадача!
Говард взял рюкзак, который, как только сейчас заметила Кики, лежал на полу у его ног.
— Я ухожу, — сказал он и обогнул стол справа, чтобы избегнуть физического конфликта. При плохом раскладе Кики без колебаний распускала руки, и тогда Говард без колебаний держал их за запястья до тех пор, пока она не сдавалась.
— Маленькая белая женщина! — заорала ему вдогонку Кики, не в силах больше сдерживать себя. — Крошечная белая женщина, которая поместится в мой карман!
— Я
— Конечно, мое изумление для тебя новость. Ты этого даже не замечаешь, ты никогда не замечал. Ты думаешь, это норма. Куда бы мы ни пошли, я одна в море белых. Черных я вижу мельком, Гови. Я веду белую жизнь. А черные разве что возят тряпкой у меня под ногами в чертовом кафе твоего чертового колледжа. Или каталку в госпитале тянут мимо меня. Я отдала тебе всю свою жизнь.И теперь я не знаю, зачем я это сделала.
Говард остановился под висящей на стене абстрактной картиной. Она представляла собой толстый слой гипса, имитировавший тряпку, которую скомкали перед тем, как выбросить. Этот-то комок и поймал на лету художник, заморозив его в воздухе, заключив в белый деревянный ящик и водворив на стену.
— Я тебя не понимаю, — сказал Говард, взглянув наконец на жену. — Твои слова не имеют смысла. Ты просто истеришь.
— Я отдала тебе жизнь. Я больше не знаю, кто я. — Кики упала на стул и разрыдалась.
— О боже, пожалуйста, Кикс, не плачь… ну пожалуйста.
— Надо ж было постараться найти мне антипод, — сказала она, колотя кулаком по столу. — Моя нога весит больше, чем эта женщина. И как я теперь по твоей милости выгляжу в глазах всей округи? Женился, значит, на огромной черной стерве и слинял с карлицей?
Говард выудил ключи из глиняного сапожка на буфетном столе и прямиком направился к двери.
— Не совсем так.
Кики вскочила и ринулась за ним.
— Что? Я не расслышала — что?
— Ничего. Я не должен это говорить.
— Скажи. Давай.
— Я просто имел в виду, что… — Говард досадливо передернул плечами. — На самом деле, я женился на стройнойчерной женщине. Впрочем, неважно.
Глаза Кики расширились, и остатки слез растеклись по ее белкам.
— Ах ты, черт! Так ты что, мне иск вчиняешь? Контракт, мол, нарушен, товар раздулся без предупреждения?
— Кики, не дури. Все не так тривиально. Я не хочу в это вдаваться. Люди заводят романы не поэтому. Причин в действительности море. И я не намерен продолжать разговор на таком инфантильном уровне. Это недостойно нас обоих.
— Опять двадцать пять. Ты со своим прибором договорись, какую оперу вы поете. Твой член тебя недостоин. Это точно. — Кики посмеялась и опять принялась рыдать, испуская детские, бесформенные, нутряные всхлипы, выплескивая то, что в ней еще осталось.
— Вот что, — решительно сказал Говард. Его сочувствие к жене угасало, и, понимая это, она ревела все сильней. — Я стараюсь быть честным. Если уж ты спрашиваешь, отвечу: да, внешность играет свою роль. Ты… Кикс, ты очень изменилась. Мне все равно, но…
— Я отдала тебе жизнь! Жизнь!
— И я люблю тебя. Я всегда тебя любил. Но этот разговор неприемлем.
— Почему ты не скажешь мне правду?
Говард перекинул рюкзак из правой руки в левую и открыл входную дверь. Он снова превратился в адвоката, подбирающего слова для объяснения сложного дела недалекому, отчаявшемуся клиенту, который отвергает его рекомендации.