О красоте
Шрифт:
Зора подошла к окну и подняла жалюзи.
— Гаитяне митингуют, — сказала она, открывая окно. — Тебе с твоего места не видно. Ого, да на площади целая толпа! Раздают листовки. Потом, наверное, начнется марш протеста.
— Пусть мне не видно, зато как слышно! Ну и чем они недовольны?
— Мизерной зарплатой, наездами от каждого встречного-поперечного и, думаю, много чем еще. — Зора закрыла окно и снова села. Привалившись к его плечу, заглянула в компьютер. Карл загородил монитор.
— Погоди! Я еще ошибки не проверил.
Зора отвела его ладони в сторону.
— Перекресток… Альбом Трейси Чепмен [98] ?
— Нет, — сказал Карл. — Лейтмотив в рэпе.
— Понятно, — шутливо сказала его Зора. — Прошу меня извинить. Лейтмотив.
— Думаешь, раз это слово знаешь ты, так
98
Чернокожая американская певица и автор песен (род. 1964).
— Нет, что ты, Карл… Я совсем не то имела в виду.
— Ладно, ладно. Знаю. Успокойся. — Он мягко потрепал ее по руке. Он и не подозревал, какой электрический разряд прошел по ее телу от этого прикосновения. Она чудно вытаращила глаза.
— Что ты на меня так странно смотришь?
— Ничего, просто я… Я очень горжусь тобой.
Карл рассмеялся.
— Серьезно. Ты удивительный человек. Посмотри, чего ты уже достиг и достигаешь с каждым днем. Потому я за тебя и борюсь. Ты заслуживаешь здесь учиться. Ты в пятнадцать раз одареннее и трудолюбивее, чем многие из этих суперпривилегированных дебилов.
— Хватит заливать.
— Нет, правда.
— Настоящая правда в том, что, если бы не ты, ничего бы вообще не было. С этого и надо начинать, раз уж ты решила развести тут шоу Опры Уинфри.
— Хватит заливать, — просияв, сказала Зора.
— Оба заткнемся в тряпочку, — предложил Карл и нажал на клавишу. Компьютер, несколько секунд назад перешедший в спящий режим, вновь ожил. Карл попытался восстановить ход мысли последнего, недописанного предложения.
— Я собрала еще пятьдесят подписей под петицией; она в сумке. Показать?
Карл не сразу понял, о чем речь.
— А, да… Круто. Не, не парься, не доставай. Хотя здорово, конечно. Спасибо, Зора. Я правда ценю то, что ты для меня делаешь.
Зора ничего не сказала, но отважно перешла к следующему пункту своего (составленного еще до Рождества) плана: ответному похлопыванию по руке. Дважды быстро коснулась его руки. Он не вскрикнул. Не кинулся бежать.
— Мне в самом деле интересно, — сказала она, кивнув на экран. И еще придвинула свой стул. Карл откинулся на спинку и начал вкратце рассказывать ей об образе перекрестка и его значении в творчестве рэпперов. Перекресток — это символ личного решения и выбора, символ «честной жизни», символ истории хип-хопа, раскола на «социальную» лирику и «гангсту». Рассказывая, он все больше оживлялся, увлекался темой.
— Прикинь, я сам его часто использовал, и даже не задумывался почему. А потом Илайша, такая, мне говорит: «Помнишь роспись на стене в Роксбери, где в арке стул висит?». И тут до меня, конечно, сразу дошло, я ведь там живу недалеко. Понимаешь, о чем я?
— Приблизительно, — сказала Зора. На самом деле, она была в Роксбери лишь однажды, когда во время месяца истории афроамериканского населения их класс туда водили на экскурсию.
— Значит, ты видела, там перекресток нарисован? И змеи, и тот чувак — теперь я в курсе, что это Роберт Джонсон [99] . Прикинь, я всю жизнь жил рядом с этой росписью и не знал, кто на ней… Ладно, неважно. На рисунке том перекресток, на нем сидит Джонсон, ждет дьявола, чтобы душу ему продать. Потому-то (во они там глотку дерут!) в арке и висит настоящийстул. Я всю жизнь ломал голову, кто и зачем его там повесил. А это стул Джонсона, понимаешь? Сидеть на перекрестке.Это потом прошло через весь хип-хоп — и, по-моему, отражает самую суть рэпа. ВКАЛЫВАЙ КАК ПРОКЛЯТЫЙ {49} . А ведь наверху на стене так и написано, верно? Над стулом. Это главный принцип рэп-музыки. Вкалывай как проклятый. В общем, я прослеживаю эту идею в… Не, ну нормально так надрываться? Мысли разбегаются!
99
Роберт Лерой Джонсон (1911 1938) легендарный американский музыкант и автор песен, один из наиболее известных блюзменов XX века. Сначала играть блюз у Джонсона не получалось. Он надолго исчез, а в 1931 году вновь появился на сцене сложившимся, прекрасным музыкантом благодаря, как он утверждал, некоему магическому перекрестку, на котором заключил сделку с дьяволом отдал душу в обмен на умение
— Форточка открыта.
— Да знаю я, только не знаю, как ее закрыть. Эти окна как-то криво закрываются.
— К ним просто нужно приноровиться.
— Что бы я делал без моей подружки? — Он игриво шлепнул поднявшуюся Зору по широкому заду. — Всегда ты меня выручаешь. Знаешь все на свете.
Зора подкатила стул к окну и показала, как захлопнуть форточку.
— Так-то лучше, — сказал Карл. — Тишина рабочему парню не помешает.
В родном городе в гостиницах не живешь, а потому плохо в них ориентируешься. Приезжим коллегам Говард десять лет нахваливал отель на набережной под названием «Барринггон», хотя в действительности, не считая поверхностного знакомства с вестибюлем, ничего об этом заведении не знал. Сегодня ему предстояло познакомиться с ним поближе. Он сидел на диване в псевдогеоргианском стиле и ждал ее. В окно была видна скованная льдом река, во льду отражалось белое небо. Внутри Говарда царила пустота. Ни вины, ни даже вожделения. Прийти сюда его вынудили электронные письма, которыми она забросала его на прошлой неделе; они были щедро иллюстрированы любительскими порнографическими снимками — похоже, в наши дни в таких забавах искушены все юные девы. Он не мог понять, зачем ей это нужно. Назавтра после того ужина она прислала ему гневное письмо, он вяло извинился и больше не ждал от нее вестей. Но, в отличие от жены, любовница Виктория тут же его простила. Похоже, его фокус с исчезновением лишь сильнее распалил ее желание повторить лондонское приключение. У Говарда не осталось сил, чтобы сопротивляться натиску кого бы то ни было. Он открывал все вложенные файлы и провел плодотворную неделю, неутомимо терзая под столом свой член; распаляясь, представлял, как она будет проделывать с ним все, что обещала в письмах. Залезаю под стол. Открываю рот. Сосу. Сосу. Сосу. До чего сексуально звучит! Говард практически не имел дела с порнографией (а однажды содействовал изданию обличительной книги на эту тему, под редакцией Стайнем [100] ). Современный секс — грубый, техничный, нахрапистый, неистовый — завораживал его. Он подходил к его настроению. Двадцать лет назад Говард, может, и устоял бы. Но не теперь. Виктория слала ему фотографии отверстий и входов, которые только его и ждут, — и все это без разговоров, споров, конфликтующих сторон и грядущих осложнений. Говарду пятьдесят семь. Он тридцать лет женат на женщине с трудным характером. Засадить в чье-нибудь гостеприимное отверстие — лучший выпад, который он мог сделать сейчас на арене семейного сражения. Бороться уже не за что, нечего спасать. Скоро его, видимо, турнут из дома, и станет он жить, как живут многие его знакомые: одинокий, нагловатый, вечно под хмельком. Так что какая теперь разница? Чему быть, того не миновать. А вот и оно, неминуемое, — точнее, она. Вращающиеся двери выплюнули ее, предсказуемо обворожительную, в желтом пальто со стоячим воротником и большими квадратными пуговицами. Они обменялись скупым приветствием. Говард пошел к стойке за ключом.
100
Глория Стайнем (род. 1934) известная американская феминистка.
— Номер с окном на улицу, сэр, — сказал администратор (Говард делал вид, что собирается здесь ночевать). — Сегодня в городе марш протеста, возможно, будет шумно. В случае дискомфорта просто позвоните нам, мы попробуем подыскать другой вариант. Всего хорошего.
В лифте они поднимались одни, и Виктория ухватила его за ширинку. Номер 614. У двери она прижала его стене и набросилась с поцелуями.
— На этот раз ты не бежишь? — прошептала она.
— Нет… Подожди. Давай войдем, — сказал он, опуская карточку в щель. Загорелась зеленая лампочка, щелкнул замок. Они очутились в затхлой сумеречной комнате с задернутыми занавесками. По ней гулял холодный ветерок, с улицы доносился невнятный рокот толпы. Он пошел закрыть окно.
— Занавески не трогай. Обойдемся без зрителей.
Она скинула на пол свое желтое пальто и в пыльном
луче света предстала пред Говардом во всем великолепии юности. Корсет, чулки, трусики-танга, подвязки — все скучные детали на месте.
— Ой! Пардон! Извините, пожалуйста!
На пороге ванной комнаты с ведром в руке стояла черная женщина за пятьдесят, в футболке и тренировочных штанах. Взвизгнув, Виктория нырнула на пол за своим пальто.
— Пожалуйста, простите, — сказала женщина. — Я убираюсь… Я приду после…