О людях и самолётах 2
Шрифт:
Тогда задавался дополнительный вопрос, слушатель опять что-то бормотал и Железный Меир, опасливо оглядываясь на дверь, объявлял:
– Оценка «хорошо»!
Дверь снова открывалась и старенькая мама с великолепным акцентом объявляла:
– Меир, уже ставь «пьять» и приглашай молодых людей обедать!
И Железный Меир ставил «пьять».
Математика математикой, но какой еврей не слушает свою маму?
Выгодное предложение
«Любая проблема может быть решена тремя способами: правильным, неправильным и военным».
В
На очередное заседание партбюро наш секретарь явился с похоронным видом. Публике была предъявлена директива Главпура, [43] из которой явствовало, что армию осчастливили Всесоюзным обществом трезвости. Нам предлагалось влиться. Однако классовое чутье подсказало политрабочим, что желающих будет всё-таки не так много, как хотелось Егору Кузьмичу. Проблему решили просто, но изящно: каждой военной организации довели контрольную цифру трезвенников. От нашей кафедры требовалось выделить двоих.
43
Главпур – Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского флота.
Стали думать, кого отдать на заклание. Первая кандидатура определилась сама собой, собственно, парторг и не пытался отказаться. Как комиссару, ему предстояло первому лечь на амбразуру трезвости.
А вот кто второй? Добровольно выставлять себя на всеобщее посмешище не хотелось никому.
– Может быть, Вы, Мстислав Владимирович? – с робкой надеждой спросил парторг у самого пожилого члена бюро.
Маститый профессор, доктор и лауреат возмущённо заявил в ответ, что, во-первых, он давно уже перешёл на коньяк, что пьянством считаться никак не может, а, во-вторых, переход к трезвому образу жизни может оказаться губительным для такого пожилого человека, как он. Характерный цвет лица учёного начисто исключал возможность дискуссии.
– Тогда давайте уговорим Стаканыча!
Стаканычем у нас звали пожилого капитана-завлаба, который, находясь на майорской должности, поставил своеобразный рекорд: трижды начальник подписывал на него представление на майора, и трижды Стаканыч на радостях напивался до потери документов. В третий раз наш интеллигентнейший начальник кафедры, неумело матерясь, лично порвал представление и заявил, что теперь Стаканычу до майора дальше, чем до Китая на четвереньках.
После этого завлаб запил с горя.
Парламентёрами к Стаканычу отрядили парторга и профессора.
Стаканыч копался в каком-то лабораторном макете. Правой трясущейся рукой он держал паяльник, а левой – пинцет, причём пинцетом придерживал не деталь, а жало паяльника. Левая рука у него тоже тряслась, но в противофазе с правой, поэтому паяльник выписывал в пространстве странные петли, напоминающие фигуры Лиссажу.
– Валентин Иванович, – серьёзно начал парторг, подсаживаясь к завлабу, – надо поговорить.
Стаканыч тут же скорчил покаянную рожу, напряжённо пытаясь вспомнить, на чём он погорел в этот раз.
– А что такое, товарищ подполковник?
– Мы предлагаем вступить тебе во Всесоюзное общество трезвости! – сходу бухнул парторг.
Удивительное предложение ввергло Стаканыча в ступор. Он тяжко задумался, причём жало забытого паяльника танцевало перед парторговым носом. Присутствующие терпеливо ждали. Наконец, Стаканыч изловчился положить паяльник на подставку, и неожиданно севшим голосом спросил:
– А на х… гм… нафига?
Парторг задумался. В директиве Главпура ответа на этот простой вопрос не содержалось.
–
– Ну?
– А по ним в магазине водка без очереди!
Записки о сумасшедшем
Подполковник Мельников сошёл с ума. Событие, конечно, прискорбное, но обыденное. Бывает. Даже с подполковниками. Доподлинную причину помешательства установить не удалось, хотя некоторые странности за Мельниковым замечали и раньше. Почему-то он очень боялся быть отравленным, для профилактики регулярно полоскал рот уксусом и никогда не ел и не пил ничего холодного. Однажды он заявился в ТЭЧ, [44] разделся до пояса и попросил техников погреть ему спину паяльной лампой, так как, дескать, ощущает в организме признаки отравления. Личный состав в ужасе разбежался.
44
ТЭЧ – технико-эксплуатационная часть, подразделение авиационного полка.
Поскольку странного народа в армии хоть отбавляй, с Мельниковым не связывались, надеясь на то, что его куда-нибудь переведут или сам уволится. Не тут-то было.
Однажды на партийном собрании Мельников попросил слова. Вышел на трибуну, как всегда идеально выбритый, в отглаженном мундире, дождался тишины и произнёс краткую речь. Из неё присутствующие, в частности, узнали, что все они являются сексуальными собаками и гнусными извращенцами, которые постепенно выжигают у него, Мельникова, половые органы путём точного наведения на окна его квартиры антенн радиолокационной системы посадки, а также регулярно предпринимают попытки отравления парами свинца с помощью электропаяльников.
Командир содрогнулся. Присутствующие тоже. Под предлогом врачебно-лётной комиссии Мельникова отвезли в госпиталь. Осмотрев пациента, начальник психиатрического отделения радостно потёр руки и заявил:
– Наш клиент! Оставляйте!
Через месяц Мельникова уволили из Красной Армии вчистую, но в психушку не посадили, посчитав его психом неопасным.
Однако в сорванной башне подполковника что-то намертво заклинило, и он напрочь отказался считать себя пенсионером. Каждое утро, одетый строго по форме, он прибывал на развод, пенсию получать категорически отказывался и настойчиво стремился принять участие в жизни парторганизации части. И вот тут-то возникла проблема! За КПП [45] Мельникова можно было не пускать, пенсию переводить на сберкнижку, а вот как снять его с партучета? Ни в одном руководящем документе не было написано, что делать, если коммунист сошёл с ума. В ведомостях он числился задолжником по партвзносам, что в те годы считалось сродни измене Родине, и парторг, каждый раз страдая от неловкости, объяснялся в высоких штабах. Однако как помочь горю, не знал никто.
45
КПП – контрольно-пропускной пункт.
Между тем, Мельников начал писать жалобы. Странные по форме и жуткие по содержанию, они разлетались по всем руководящим партийным органам, вплоть до Комитета Партийного контроля при ЦК. О своих проблемах с головой Мельников в письмах тактично умалчивал.
Наконец, чтобы разобраться на месте, из Москвы прибыл контр-адмирал из военного отдела ЦК. Собрали парткомиссию. Адмирал, строго соблюдая флотские традиции, произнёс краткую вступительную речь, в которой цензурными были только предлоги и знаки препинания. Смысл ею можно было передать тезисом: «Какого хрена?!»