О, Мари!
Шрифт:
– У вас были столкновения с ним?
– Словесные – да, неоднократно.
– Нет, речь о физическом столкновении. Вы пытались его убить. Напомню, у нас есть свидетельские показания на этот счет.
– Вы что, не опохмелились после вчерашнего? Или сон дурной приснился? Зачем мне убивать эту вонючку? Да, он мне глубоко неприятен, я испытываю к нему отвращение, но делать из этого вывод, что я способен его убить, желать ему смерти, – нелогично. Более того, просто смешно.
– Вчера с двадцати двух тридцати до трех ночи вы были в номере у Коробко?
– Нет.
– А где вы были?
– Гулял по городу.
– Ну что ж, придется проводить очные ставки. То, что вы говорили до сих пор, не подтверждается, а, наоборот, опровергается имеющимися у нас свидетельскими показаниями.
Меня вернули в камеру, предупредив, что через
В течение двух часов со мной провели три очные ставки. Сперва с дежурной по этажу – ни одной из них я до этого не замечал. После двенадцати ночи они обычно уходили в свои комнаты или спали в коридоре на диване, укрывшись одеялом. Вторым был швейцар, который, не глядя на меня, подтвердил, что не видел, как я выходил из гостиницы или заходил обратно.
– Как вышел, – добавил он, – возможно, проглядел, но вернуться после двадцати четырех незамеченным невозможно. Я сам открываю дверь, она в это время уже заперта. Возможно, товарищ следователь вернулся раньше, до полуночи? Тогда я мог его и не заметить.
Третьим вызвали бармена. Он проявлял ко мне явную симпатию и говорил, стараясь уловить, какой вариант ответа устраивает меня больше. Рассказывая об инциденте с Коробко, он представил дело так, что я чуть ли не защищался от атаки пьяного Валентина. Это вызвало мою улыбку, однако я молча согласился с ним. Раиду Мирзоевну и Светлану Горелову на очную ставку не позвали, так как я признал факт драки, подтвердив, что именно так все случилось на самом деле. Перед уходом бармен Борис вспомнил, что, со слов Тани, дежурной по этажу, вчера около полуночи она отнесла в номер двести двадцать четыре – это был номер Ольги – бутылку шампанского, яблоки и две плитки шоколада и там увидела мужчину, но не смогла разглядеть, я это или кто-то другой. Я вспомнил, что действительно просил дежурную принести нам шампанское и фрукты. Обычно они держали у себя в холодильнике спиртное, бутерброды, шоколад, минеральную воду и продавали их запоздалым гостям по завышенной цене.
Следователи, майор и капитан, работали четко, без особого рвения, держались сухо и вежливо. Мои попытки пикироваться пропускали мимо ушей, вероятно, понимая мое душевное состояние. Постепенно стало ясно, что главный акцент делался на моих отношениях с Коробко. Должно быть, с ним произошла какая-то трагедия. Он мог выпрыгнуть или выпасть из окна – на зиму окна в гостинице заклеивали, а сейчас их уже открыли. Его могли убить, что маловероятно, или же он покончил жизнь самоубийством, что больше похоже на правду. Но разве сложно доказать факт самоубийства? Ведь после судебно-медицинской и баллистической экспертизы картина случившегося станет очевидной. Однако, судя по всему, пока рассматривается версия убийства.
– Коллеги, – обратился я к следователям, – я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что Коробко – алкоголик, притом не начинающий, не любитель, а самый что ни на есть законченный. Он выпивал даже ночью, его организм все время требовал новой дозы спиртного. В этом я убедился, когда мы жили в одном номере.
– Знаем. Эта версия также рассматривается.
– А может, вы мне скажете, что случилось с этим мерзавцем? Почему вы считаете, что я могу иметь к этому какое-то отношение? Вы рассматриваете самый примитивный вариант. Я признался, что у меня с ним недоброжелательные отношения, и вы кинулись проверять версию о моей причастности к смерти Коробко. Предположим, мы и правда были не в лучших отношениях, но это еще не повод для меня поступать с ним таким образом. В конце концов, я же ваш коллега. Могли бы не применять по отношению ко мне в качестве меры пресечения задержание. Допросили бы в здании военной прокуратуры, в гостинице, а не запихивали сразу в изолятор. Меня особо интересует, кто принял решение о моем задержании?
– Следствие закончится – узнаете.
– Жалкие вы служаки, примитивные человечки!..
– Не горячитесь, Ариян.
Меня вернули в камеру, принесли обед. Есть не хотелось. Уже ясно: с Коробко случилось что-то серьезное. Раз он сам не может дать показания, значит, или тяжело ранен, или, что самое вероятное, убит. Каким образом – придется еще доказать. Несчастный был человек – родился физическим и духовным уродом… Должно быть, его физическое уродство на Украине было заметно особенно сильно, ведь украинцы, как правило, крупные, красивые люди, широкие по натуре, большие любители гулять и веселиться. Какое необъяснимое смешение генов наделило его такой отталкивающей внешностью! Маленький, чернявый, тощий, весом чуть больше пятидесяти килограммов, и невероятно злобный. Похоже, он был зол на Бога и людей и искал возможности доказать свое превосходство над кем-нибудь, а работа следователя как раз и дала ему такую возможность. В таких случаях особенно беспощадны бывают по отношению к высоким, рослым и красивым. Именно такие ошибки природы, физически и психически ущербные люди, составляют большую часть криминального мира, являясь основным источником преступлений, а оказавшись у власти, терроризируют всех, кто находится в зависимом положении по отношению к ним.
Я почему-то вспомнил Георга Артавазяна, университетского преподавателя по гражданскому праву – невысокого, страшно худого человека с большими голубыми глазами. Если по итогам экзамена оказывалось много двоек, он ходил радостный, весело улыбаясь и потирая руки. А если курс хорошо готовился и сдавал успешно, мрачнел и в злобе стремительными шагами покидал аудиторию. Позже я понял, что он был настоящим человеконенавистником. Помню, однажды Аида, моя подруга из деканата, дала мне списать курсовую работу одного отличника. К моему удивлению, Артавазян поставил мне «неуд» и указал на множество ошибок в работе. Я с улыбкой вспомнил, как пошел к нему выяснять, в чем причина такой низкой оценки.
– Нечего выяснять, смотрите в курсовик – там все указано!
Я взял оригинал курсовой и, несмотря на все протесты Аиды, зашел к декану. Тот посмотрел, сравнил две работы, посмеялся:
– А тебе не стыдно, что списал? И еще имеешь наглость говорить о справедливости!
– В этой части, Агасей Аршакович, – так звали нашего декана, – признаюсь, я не прав. Но Артавазян необъективен, а это хуже, чем студенческая шалость.
Если бы преподаватель поставил мне «неуд» за списывание, я бы, разумеется, согласился. Но он проявил явную пристрастность. Почему-то Артавазян недолюбливал меня и не скрывал этого, даже не отвечал на мои приветствия, сталкиваясь со мной в коридоре. Может, потому что я на голову выше и на сорок килограммов тяжелее его? На факультете уже заметили, что всех рослых, спортивных и более-менее симпатичных парней он «гоняет» беспощадно. Позже он занимал высокие должности в правоохранительных органах республики, где окружил себя такими же хилыми, болезненными, невзрачными людьми. При этом он был грозой для всех, кто имел несчастье пересечься с ним, но безропотно, с трепетом выполнял любые указания начальства.
Но какую свинью подложил мне Коробко! И какими странными бывают повороты судьбы. Разве мог я когда-нибудь представить, что окажусь в Туле, в одном гостиничном номере с этим человеком, а потом из-за него попаду под подозрение в убийстве и окажусь в следственном изоляторе? Воистину, пути Господни неисповедимы.
Скоро конец рабочего дня. Должно быть, меня оставят здесь еще на сутки. А может, объявят соучастником Гаврилы Принципа?.. [50] Жаль, конечно, если Коробко все-таки погиб – как-никак, живое существо. Даже гадюка и скунс имеют право на жизнь, ведь Бог создал мир таким разнообразным. А люди, несмотря на внешнюю схожесть, внутренне столь же разнообразны, как и животные: одни – хищники, другие – трусливые зайчики, третьи – вольные птицы, четвертые – хладнокровные змеи или рыбы, и так далее… Итак, если Коробко мертв, обязательно проведут судебно-медицинскую экспертизу. Если застрелился – еще и баллистическую. Мать вашу! Это же еще несколько дней займет, а если не торопиться, то и несколько недель! Нет, Ольга меня не бросит, она моя подруга и очень порядочная женщина. Представляю ее состояние! Должно быть, она сейчас борется за меня. А если нет? Я же торчу здесь, потому что не хочу даже имени ее называть, чтобы не скомпрометировать, хотя мог бы попросить ее вызвать. Она даст свидетельские показания, расскажет, что мы все это время находились в одной комнате, подтвердит мое алиби, и дело с концом. Это же элементарно! Впрочем, думаю, и без того все закончится успешно. Незачем бросать тень на бедную женщину, ей и так нелегко приходится в жизни.