О нём
Шрифт:
— Я всегда был предоставлен самому себе, и никто мне ничего про звезды не рассказывал, поэтому могу распознать разве что Большую медведицу, — отвечает Себастьян. Его взгляд опускается к моим губам.
— Без отца я бы тоже мало что узнал о звездах.
Себастьян отводит взгляд и снова смотрит на небо.
— У тебя замечательный отец.
— Он замечательный, да.
От его слов в груди становится больно. Отчасти потому, что мой папа действительно самый лучший, он хорошо знает меня и любит таким, какой я есть. А отчасти из-за того, что отец Себастьяна совершенно им
Судя по всему, мысли Себастьяна сворачивают в том же направлении, поскольку после продолжительного молчания он произносит:
— Я не перестаю думать о том дне, когда отец крепко меня обнял. И готов поклясться всей своей жизнью: единственное, чего я в тот момент хотел, — это чтобы он был мной доволен. Странно произносить вслух подобную мысль, но мне всегда казалось, если отец мной гордится, то значит и Бог тоже мной гордится. Чувства отца — это внешнее проявление любви Господа.
Что ему ответить, я не знаю.
— Даже представить себе не могу, что бы сделал отец, узнай он, где я был, — смеется Себастьян и кладет свою руку себе на грудь. — Что свернул на какую-то подозрительную дорогу, проехал под запрещающий знак. Что лежу рядом со своим парнем…
От этих слов — «со своим парнем» — меня по-прежнему бросает в дрожь.
— Я так усердно молился, чтобы не увлечься парнями, — признается он.
Я поворачиваюсь и смотрю на него.
Себастьян слегка качает головой.
— И после таких молитв всегда себя чувствовал ужасно, словно просил о чем-то незначительном, в то время как у других людей проблемы посерьезней. Но когда познакомился с тобой…
Мы оба не заполняем словами эту паузу. Предпочитаю думать, что окончанием этой фразы может быть «…Бог сказал мне, что для меня это наилучший выбор».
— Да, — отвечаю я.
— Кстати, в школе никто не знает, что ты предпочитаешь парней, — замечает он.
Я заметил, что Себастьян опять избегает употреблять слова «гей», «би» или «квир». Сейчас самый подходящий момент рассказать ему про Отем, Мэнни, Джули и Маккену, но проигнорировать эту идею проще. В конце концов, что именно слышали девочки, неизвестно, Мэнни до сих пор держал язык за зубами, а Отем под страхом смертной казни поклялась молчать. Раз у Себастьяна есть свои секреты, то и у меня вполне могут быть свои.
— Ага. Наверное, потому что меня видели с девушками, вот большинство и считает меня гетеро.
— До сих пор не понимаю, почему ты не выбрал встречаться с девушкой, раз можешь.
— Все дело в самом человеке, а не в потенциальных возможностях, — я беру его руку и сплетаю наши пальцы. — Это не мой выбор. В той же степени, как и не твой у тебя.
Кажется, Себастьяну не нравятся мои слова.
— Но как думаешь, ты смог бы рассказать о себе другим? Например, оставшись в итоге с парнем, ты бы… открылся?
— Все тут же узнают, если ты, например, придешь со мной на выпускной.
Себастьян с ужасом смотрит на меня.
—
Моя улыбка становится неуверенной. На самом деле, я не всерьез говорил про совместный поход на выпускной. Впрочем, нежелание пойти туда с ним я тоже не имел в виду.
— Что бы ты ответил, если бы я предложил?
Себастьян явно мечется между вариантами ответа.
— Но я… Я не могу.
Шарик надежды в моей груди сдувается, но это не удивительно.
— Все нормально, — успокаиваю я его. — Ну, то есть, конечно же, я был бы рад пойти с тобой, но ты не обязан соглашаться. Я даже не уверен, что на все сто процентов к этому готов.
— Но сам-то ты пойдешь?
Я откидываюсь на спину и отвечаю:
— Наверное. С Отем, если только она отвяжется от Эрика. Мы с ней по умолчанию «плюс один» друг к другу. Хотя она хочет, чтобы я пригласил Сашу.
— Сашу?
Я отмахиваюсь жестом, говорящим, что все это неважно.
— А ты когда-нибудь был с Отем? — интересуется Себастьян.
— Мы как-то однажды целовались. Магии не получилось.
— Ты про себя или про нее?
С широкой улыбкой я поворачиваюсь к нему.
— Про себя. Что чувствовала она, я не знаю.
Его взгляд скользит по моему лицу и останавливается на губах.
— Думаю, она в тебя влюблена.
Вот только мне сейчас совсем не хочется говорить про Отем.
— А ты?
Сначала Себастьян не понимает, о чем я. Между бровями пролегают тонкие линии, нарушив гладкость его лба.
Но потом морщинки разглаживаются. И он, поняв, округляет глаза.
Я буду вспоминать об этом позже и гадать: Себастьян поцеловал меня, чтобы ничего не отвечать, или поскольку его ответ настолько очевиден, что он просто взял и молча поцеловал меня. Но в момент, когда он подается вперед, перекатывается на меня и прижимается горячими и ставшими такими знакомыми губами к моим, мои эмоции превращаются в воду; а грудную клетку заполняет океан из них.
Я совершенно не в состоянии писать, когда позже вспоминаю этот момент: как Себастьян прикасается ко мне, а его ладони подчиняют меня себе, оставляя на коже практически обжигающие отпечатки. Мне хочется не только запечатлеть все это в собственной памяти, но и объяснить свои эмоции, разложить по полочкам. Но я не могу облечь в слова эту произошедшую между нами перемену, этот буйный вихрь, в который превратились наши тела. На ум в качестве метафоры приходит приливная волна. Осязаемая сила воды, которую не остановить.
Когда прикосновения Себастьяна из неуверенных превращаются в решительные, а он сам впивается в меня взглядом, полным восторга, я взрываюсь, — в этот момент я уверен лишь в том, что мы оба считаем происходящее идеальным и правильным. И что это мгновение, как и следующее, полное тишины, отредактировать нельзя. Как и переписать. Как и стереть.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Когда я прихожу домой, папа еще не спит и с чашкой чая сидит на кухне. Его недовольное лицо намекает, что я нарушил свой комендантский час.