О нём
Шрифт:
— Зачем ты пришел сюда?
— Не хотел, чтобы произошедшее вчера оставило после себя неприятный осадок.
От одного упоминания вчерашнего дня внутри у меня все ухает куда-то вниз.
— Ты имеешь в виду расставание?
Перед глазами возникает лицо Отем, и от того, что мы с ней натворили, меня начинает подташнивать. На полном серьезе ожидая, что сейчас мне станет плохо, я запрокидываю голову и жадно глотаю воздух.
— Да, — тихо отвечает Себастьян. — Уверен, это было ужасно: после того, что ты мне сказал, услышать такое в ответ.
Я опускаю голову
— Да, признаться тебе в любви и услышать, что мы расстаемся, было ужасно.
Себастьян снова краснеет, и я почти чувствую, какой восторг у него вызывает слышать от меня слова любви. Пусть моя мысль покажется детской, но несправедливо, что он получает удовольствие, в то время как мне стальной проволокой стягивает грудь — и каждый раз, когда я говорю ему о своей любви, стягивает все сильней.
Он сглатывает, а затем стискивает челюсть.
— Мне очень жаль.
Ему жаль? Я хочу рассказать Себастьяну, что натворил — ведь это почти измена, — но сомневаюсь в своем умении найти правильные слова и не разрыдаться прямо здесь. Сейчас мы разговариваем тихо, чтобы больше никто нас не услышал. Но что будет, если я устрою эту жуткую сцену? Тогда любой поймет, какую именно беседу мы ведем. К подобному я совершенно не готов, а еще по-прежнему хочу защитить Себастьяна — даже после всего произошедшего между нами.
У него на лице читается лишь сплошное терпение и доброта. И я уже заранее вижу, каким идеальным миссионером он станет. Себастьян всегда слушает по-настоящему внимательно, но при этом он… несколько отстранен.
Я встречаюсь с ним взглядом.
— Ты когда-нибудь представлял меня в своей жизни? Например, после окончания этого семестра.
На мгновение Себастьян выглядит сбитым с толку. Это все потому, что будущее для него всегда было чем-то абстрактным. Естественно, у него есть планы — книжный тур, миссия, возвращение, окончание университета, знакомство с какой-нибудь милой девушкой и воплощение с ней Божьего замысла, — но по-настоящему обо всем этом он никогда не задумывался. Разве что мимолетно рано утром или где-нибудь в секретном уголке души, но не примеряя всерьез к реальности.
— Я мало что себе представлял, — с опаской говорит Себастьян. — Как пройдет книжный тур, я не знаю, потому что подобного опыта у меня не было. То же самое и с миссией. А еще у меня не было вот этого опыта, — он показывает на нас обоих, а тон кажется недовольным, как будто в эти отношения втянул его я.
— Знаешь, чего я не понимаю? — устало проведя рукой по лицу, спрашиваю я. — Если ты не хотел, чтобы о нас узнали — и о том, что наши отношения означают нечто хоть сколько-нибудь серьезное, — тогда зачем выставил меня на обозрение перед своей семьей и церковной общиной? Надеялся случайно попасться?
В выражении его лица что-то промелькнуло, и отстраненное спокойствие испарилось. Неужели это никогда не приходило ему в голову? Себастьян открывает рот и тут же закрывает.
— Я… —
— Я помню, ты рассказывал, как молился, а Бог сказал тебе, что в твоих отношениях со мной нет ничего неправильного, — в ответ на это Себастьян разрывает зрительный контакт и оборачивается убедиться, что мы по-прежнему одни. Сдержав растущее разочарование — в конце концов, это он сейчас ко мне подошел, господи боже! — я с нажимом продолжаю: — Но скажи, по окончании молитв подумал ли ты хоть немного о том, как именно я впишусь в твою будущую жизнь? И считаешь ли ты себя геем? И что значит быть геем в твоем случае?
— Я не…
— Да знаю я! — недовольно перебиваю его я. — Понял уже. Ты не гей. Но ты когда-нибудь действительно заглядывал себе в душу во время молитвы, чтобы понять, кто ты, вместо того чтобы снова и снова просить у Бога лишь разрешения взглянуть?
Себастьян ничего не отвечает, и у меня опускаются руки. Мне хочется уйти отсюда. Поскольку я не имею ни малейшего представления, зачем он сейчас пришел, то и исправить сложившуюся ситуацию никак не могу . Себастьян скоро уедет, и мне нужно его отпустить.
Впервые за несколько часов я встаю. Когда кровь приливает к ногам, едва не падаю, но двигаться все равно приятно. Тем более что передо мной стоит важная задача: поговорить с Отем.
Проходя мимо Себастьяна, я останавливаюсь и наклоняюсь к его уху, улавливая его ставший таким знакомым аромат.
— На самом деле, мне плевать, что ты разбил мне сердце, Себастьян, — шепотом говорю я. — Ввязываясь в эти отношения, я знал, что подобное могло произойти, но это меня не остановило. Мне просто искренне не хочется, чтобы ты разбил еще и свое. Ты так много места в своей душе выделяешь для Церкви… Есть ли в ней место для тебя самого?
***
Как только выхожу из машины, я слышу музыку. Окна небольшого двухэтажного дома Отем закрыты, но в рамах отдаются вибрации басов ее любимого дэт-метала. Значит, она перестала грустить и прятаться под одеялом, раз врубила музыку.
Хороший знак.
Обычно я из тех, кто затягивает со стрижкой газона до самого лета, но лужайка у дома Отем требует ухода уже сейчас: пучки растущей вкривь и вкось травы вылезли на дорожку. Не забыть бы в конце этой недели принести газонокосилку… если, конечно, Отем мне разрешит. Еще не известно, будем ли мы разговаривать.
Сделав успокаивающий вдох, я нажимаю на кнопку звонка, понимая при этом, что Одди, скорее всего, из-за грохочущей музыки его не услышит. Никто не открывает. Тогда я достаю телефон и набираю ее номер. И вздрагиваю, когда впервые за все это время мой звонок не отправляется на голосовую почту. Впрочем, Отем не отвечает, и меня все равно перекидывает туда. Я оставляю очередное сообщение: «Отем, это я. Пожалуйста, перезвони».
Убрав телефон в карман, я звоню в дверь еще раз, после чего сажусь на верхнюю ступеньку, готовый к длительному ожиданию. Я знаю, она дома; мне просто нужно подождать.