О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только
Шрифт:
Сейчас я приведу попытку другого толкования, касающегося отрицательного величия ПУ. Последовательное отдаление матери и отца приносит удовольствие, и мы обращаемся к тексту: «Но можно предложить и другое толкование. Бросание (Wegwerfen)объекта таким образом, чтобы он отдалился (fort), могло бы быть удовлетворением вытесненного в жизни чувства мести, обращенного на мать за то, что она уходила от ребенка, оно могло иметь значение вызова: «Да, уходи, уходи! Ты мне не нужна — я сам тебя отсылаю». Этот же ребенок, за которым я наблюдал во время его первой игры, когда ему было полтора года, через год бросал на пол игрушку, на которую сердился, и говорил «уходи на войну!» [Geh'in K(r)ieg!r взято в скобки с учетом воспроизведенного детского произношения]. До этого ему рассказали, что отец ушел на войну, и он нисколько не сожалел о его отсутствии, а, наоборот, чрезвычайно ясно давал понять, что он и впредь не хочет, чтобы препятствовали его единоличному владению матерью». Обращение к заметке о смерти Софии. Прежде чем подойти к этому, я подчеркиваю уверенность, с которой Фрейд отделяет негативность, если можно так сказать, от двойной отсылки. В обоих случаях дочь [мать] является желанной. В первом случае удовлетворение от отсылки вторично (месть, досада), во втором — первично. «Оставайся там, где ты есть, как можно дольше» обозначает (согласно ПУ) «мне бы очень хотелось, чтобы ты вернулась» в случае с матерью, и «мне бы хотелось, чтобы ты не возвращался» в случае с отцом. Это, по меньшей мере, написано дедушкой, и эти «наиболее ясные» (die deutlichsten Anzeichen)признаки,
Принадлежащее также его другому брату, сопернику, родившемуся в этом промежутке времени, незадолго до смерти дочери (матери). Вот, наконец, вторая заметка, дополнительная заметка, сделанная после случившегося. Дата ее появления будет важна для нас: «Когда ребенку было пять лет и девять месяцев, его мать умерла. Теперь, когда мать действительно «fort»(o-o-o) [три «о» почему-то только на этот раз], мальчик о ней не горевал. За это время родился, правда, второй ребенок, возбудивший в нем сильнейшую ревность». Эта неудача дает повод думать, что об умершей остаются лишь лучшие воспоминания: ревность успокоилась, идеализация оставляет объект в себе вне досягаемости соперника. Итак, София, там дочь, здесь мать, умерла, освобожденная и доступная чьему угодно «исключительному владению». У Фрейда может возникнуть желание напомнить (себе) (о ней) и ради своего траура сделать всю необходимую работу: для этого разговора можно использовать весь анализ работы Траур и меланхолия (опубликованный несколькими годами ранее, тремя, не более) и трудов, последовавших за этим эссе. Здесь я не буду этого делать.
В стиле самой изнурительной психобиографии мы не упустили возможности приобщить проблематику влечения к смерти Софии. Одной из намеченных целей было уменьшить психоаналитическую задачу этой весьма неудавшейся «спекуляции» до одного более или менее реактивного момента. Не скажет ли сам Фрейд несколькими годами позже, что он немного «отдалился» от По ту сторону..?Но он также сумел предвидеть подозрения, и спешные меры, которыми он попытался их отвести, не увенчались успехом. София умирает в 1920 году, в том же году, в котором ее отец публикует По ту сторону…
18 июля 1920 года он пишет Эйтингону: «Наконец я закончил По ту сторону… Вы можете подтвердить, что эта работа была написана наполовину в то время, когда София была жива и в расцвете сил». Он знает на самом деле и говорит это Эйтингону, что «многие люди будут задавать вопросы по поводу этой статьи». Джонс вспоминает об этой просьбе о предоставлении свидетельства, и озадачен такой настойчивостью Фрейда по поводу «его чистой совести»: не шла ли там речь о «внутреннем отрицании»? Однако Шур, которого нельзя заподозрить в том, что он горит желанием спасти По ту сторону…от такого рода эмпирико-биографического сокращения (он один из тех, кто хотел бы исключить По ту сторону. из собрания сочинений), тем не менее утверждает, что предположение о существовании связи между событиями в жизни и произведением «необоснованно». При всем том он уточняет, что термин «влечение к смерти» появился «немногим позже кончины Антона фон Фройнда и Софии».
Для нас речь не идет о том, чтобы установить такую эмпирико-биографическую связь между «спекуляцией» По ту сторону. и смертью Софии. Речь не идет даже о том, чтобы выдвинуть на этот счет гипотезу. Отрывок, нужный нам, другой более запутанный, находящийся в другом лабиринте, в другом подземелье. В любом случае нужно начинать с его распознавания. Со своей стороны Фрейд принимает то, что гипотеза такой связи имеет смысл даже в той мере, в какой он рассматривает ее и забегает вперед, чтобы защитить себя от нее. Это забегание вперед и эта защита имеют для нас определенный смысл, и прежде всего там, где мы его ищем. 18 декабря 1923 года Фрейд пишет Вителсу, автору книги Sigmund Freud,his Personality,his Teaching and his School. «Я бы определенным образом настоял на том, чтобы установить связь между смертью некой дочери и концептом По ту сторону…во всяком аналитическом учении, касающемся кого-либо другого. По ту сторону…была написана в 1919 году, когда моя дочь была молода и в расцвете сил. Ее кончина датируется 1920 годом. В сентябре месяце 1919 года я оставил рукопись этого труда друзьям в Берлине для того, чтобы они сообщили мне свое мнение, тогда как еще не была готова последняя часть о смертности и бессмертии простейших одноклеточных организмов. Вероятность не всегда означает истину».(Цитата Джонса).
Итак, Фрейд признает вероятность. Но о какой истине здесь может идти речь? Где же истина в отношении разработки fort: da,откуда и дрейфует все, вплоть до концепции истины?
Для меня будет достаточно «соотнести» работу Фрейда после окончательного Fortgehen (вар. пер. — ухода) Софии с работой его внука, так как это будет изложено в По ту сторону…
1. Незаживающая рана как нарциссическая обида. Все письма этого периода пропитаны «чувством незаживающей нарциссической обиды». (К Ференци, 4 февраля 1920 года, менее чем через две недели после смерти Софии).
2. Однажды ушедшая (fort)София может оставаться там, где она есть. Это — «потеря, которую надо забыть» (к Джонсу, 8 февраля). Она умерла «как будто ее никогда не было» (27 января, к Пфистеру, менее чем через неделю после смерти Софии). Это «как будто ее никогда не было» звучит с различными интонациями, но нужно считаться с тем фактом, что одна интонация всегда переплетается с другой. И что «дочь» не упоминается во фразе: «Та, что вела активную, настолько насыщенную жизнь, та, что была великолепной матерью, любящей женой, ушла за четыре-пять дней, как будто ее никогда не было». Итак, работа продолжается, все продолжается, можно было бы сказать fort-geht.Сеанс продолжается. Это буквально то, на французском языке в тексте, что он пишет Ференци, чтобы сообщить ему о своем трауре: «Моя жена удручена. Я думаю, сеанс продолжается. Но это было бы чересчур для одной недели». Какой недели? Обратите внимание на цифры. Мы выявили странную и искусственную композицию По ту сторону…из семи глав. И здесь София, которую родители называли «воскресным ребенком», ушла за «четыре-пять дней», отмечает Фрейд, тогда как «уже два дня мы испытываем тревогу за нее», с тех пор, как в тот же день похорон фон Фройнда были получены тревожные вести. Итак, на той же неделе, что и смерть фон Фройнда, о которой мы знаем по меньшей мере из истории с кольцом [востребованным вдовой того, кто должен был принять участие в «комитете» семи, где его заменил Эйтингон, которому Фрейд и передал кольцо, носимое им самим], другая рана, она заключалась в том, что я назову обручальным кольцом Фрейда. «Воскресный ребенок» умер в течение недели после семи лет семейной жизни. Семь лет, достаточно ли этого для зятя? «Безутешный муж», мы вскоре узнаем, должен заплатить за это. А пока «сеанс» продолжается: «Не беспокойтесь обо мне. Я остаюсь прежним, только немного более уставшим. Эта кончина, насколько бы болезненной она ни была, ни в чем не меняет моего взгляда на жизнь. В течение многих лет я готовил себя к потере моих детей, и сейчас умерла моя дочь. […] «Вечно неизменное чувство долга» [Шиллер] и «сладкая привычка жить» [Гете] довершат остальное, чтобы все продолжалось как обычно». (К Ференци, 4 февраля 1920 года, менее чем через две недели после смерти). 27 мая
3. Третий «соотнесенный» признак, в нем чувствуется двойственность по отношению к отцу, к отцу Эрнста имеется в виду, зятю дедушки и мужу Софии. Борьба за «исключительное владение» умершей дочери (матери) продолжает бушевать со всех сторон, и через два дня после ее ухода (Fongehen)Фрейд пишет Пфистеру: «София оставила двух сыновей: одного шести лет и другого — года и одного месяца [того, к которому Эрнст, как и к своему отцу, ревновал мать] и безутешного [я очень надеюсь] зятя, которому придется весьма дорого заплатить за семилетнее счастье. […] Я работаю как только могу и я очень признателен этому отвлекающему моменту. Кажется, потеря ребенка является опасной нарцис-сической раной: и то, что мы называем скорбью, проявляется, возможно, только после». Без сомнения, действие скорби проявляется только после, но работа над По ту сторону…не прекращалась ни на день. Это письмо можно расположить между смертью и кремацией Софии. И если работа создает «отвлекающий момент», то это не происходит как-нибудь и над чем-нибудь. Этот промежуток времени между смертью и кремацией (форма Fongehen,которая может отразиться только очень особым образом на действии скорби) отмечен историей поездов и даже поездов, необходимых, чтобы ехать к детям, рассказ о которых фигурирует во всех письмах Фрейда в течение этой недели. Нет такого поезда, чтобы приехать к умершей, к той, которая уже ушла (fort), прежде чем она превратится в пепел. Письмо к Бинсвангеру намекает прежде всего на смерть фон Фройнда: «Мы похоронили его 22-1. Вечером того же дня мы получили тревожную телеграмму из Гамбурга от нашего зятя Хальберштадта. Моя дочь София, мать двух детей, в возрасте 26 лет, заболела гриппом; она угасла утром 25-1 после четырех дней болезни. Тогда была задержка в движении поездов и мы даже не смогли поехать туда. Моя жена, испытавшая очень глубокое потрясение, сейчас готовится к дороге; но очередные беспорядки в Германии делают проблематичной реализацию этого плана. С тех пор на нас весит гнетущий груз, и я чувствую его также в отношении своего труда. Мы оба не смогли преодолеть эту чудовищную истину: что дети могут умереть раньше родителей. Летом — я отвечаю на ваше дружеское приглашение — мы снова хотим встретиться где-нибудь с двумя сиротками и безутешным мужем, которого мы любили как родного сына в течение семи лет. Если это будет возможно!» Возможно ли это? И в письме к Пфистеру, которое я уже цитировал, чтобы выявить в нем намек на «семь лет» и на «отвлекающий момент в работе», еще встает проблема с поездом, включенная в отсроченный график, чтобы приехать к умершей: «…как будто ее никогда не было. Уже в течение двух дней мы испытываем беспокойство за нее, но сохраняем большую надежду [собирается ли она вернуться?]; очень трудно судить на расстоянии. И это расстояние нас еще разделяет. Мы не смогли уехать, как нам бы этого хотелось, получив первые тревожные вести, не было поездов, даже тех, чтобы приехать к детям. Дикость нашей эпохи довлеет над нами тяжким грузом. Завтра наша дочь будет кремирована, наш бедный «воскресный ребенок». Только послезавтра наша дочь Матильда и ее муж, благодаря удачному стечению обстоятельств, сев на поезд Антанты, смогут отправиться в Гамбург. По меньшей мере наш зять не оставался один, оба наших сына, которые были в Берлине, уже находятся рядом с ним…» («Международная помощь детям обеспечивала перевозку детей за границу, так как в Австрии царил голод», замечание Шура).
«Безутешный зять, который дорого заплатит за семилетнее счастье», не останется один на один с умершей. Фрейд будет представлен своими близкими, несмотря на временное прекращение движения поездов, другой дочерью и двумя сыновьями, носителями его имени (вспомните его любимую игру — поезд, удерживаемый на неизменном расстоянии).
Классическая наука должна была бы суметь обойтись без этого имени Фрейдов. По меньшей мере сделать из его забвения условие и доказательство своей связи, своего собственного наследства. Это то, во что верил Фрейд, или делал вид, что верил, верил наполовину, как в классическую модель науки, ту, в глубине которой он ни за что бы не отказался играть на стороне психоанализа. Через две недели после смерти Софии он пишет Джонсу. Хавелок Эллис недавно высказал мысль, что Фрейд великий артист, а не ученый. Придерживаясь тех же категорий, тех же противопоставлений, даже тех, что мы здесь подвергаем сомнению, Фрейд возражает. Великий спекулянт выражает по большому счету готовность заплатить науке своим собственным именем, заплатить своим именем страховой взнос. «Все это неверно [что говорит Эллис]. Я уверен, что через несколько десятилетий мое имя будет забыто, но наше открытие продолжит свое существование». (12 января 1920 года). Заплатить науке своим собственным именем. Заплатить, как я говорил, своим именем страховой взнос. И суметь сказать «мы» («наши открытия»), подписываясь в единственном лице. Это как будто он не знал, что, уже платя науке своего собственного имени, он также платит науке своим собственным именем, что он платит за почтовый перевод, посланный самому себе. Достаточно (!) создать для данной операции необходимую промежуточную почтовую станцию. Наука своего собственного имени: наука, которая в кои-то веки является, по сути, неотделимой, в качестве науки, от чего-то вроде имени собственного, как результата имени собственного, которому она собирается отдать отчет (взамен), отдавая ему отчет. Но наука своего собственного имени также является тем, что остается сделать как необходимый возврат к истокам и условиям такой науки. Однако спекуляция, очевидно, состоит — кто знает — в том, чтобы попытаться заплатить заранее такую цену, которая будет необходима для расходов подобного возвращения к отправителю. Расчет безоснователен, глубинная девальвация или прибавочная стоимость разрушают его вплоть до структуры. Но, однако, у него должен был быть способ связать свое имя, имя своих близких (так как это не происходит в одиночку) с этими руинами, своеобразный способ спекулировать на руинах собственного имени (новая жизнь, новая наука), сохраняющего то, что он теряет. Нет больше нужды в ком бы то ни было, чтобы сохранять, но это сохраняется в имени, которое сохраняет это для себя. Кого? Что? Поди узнай.
4. Продолжим анализировать структуру в «наложении» на Fongehen.Фрейд вспоминает в своем имени свою дочь (свою «любимую» дочь, не будем об этом забывать, ту, чью фотографию, хранимую в медальоне вокруг своего запястья: вокруг его руки, закрепленную чем-то вроде завязки, он покажет какой-то пациентке будто бы она следовала, предшествовала, сопровождала все движение психоанализа), он вспоминает своего внука. В fort: da отождествление во всех смыслах проходит через структурное отождествление с внуком. Это привилегированное отождествление еще раз заплатит себе показательным во многих отношениях событием. Оно включает в себя младшего брата Эрнста, того самого, кто разжигал как другой зять, ревность старшего брата, хорошо понятную ревность дедушки. Речь шла об «исключительном владении» дочерью (матерью). Это показательное событие прекрасно подтверждает, что в своем «наложении» fort: da ввергает автобиографическую зеркальность в автотанатографию, загодя экспроприированную в гетерографию. В 1923 году, когда он предостерегает Виттелса по поводу любой возможной спекуляции в отношении между По ту сторону…и смертью Софии, что же происходит в этом случае? Рак полости рта проявляет свой злокачественный и фатальный характер. Первая из тридцати трех операций. Фрейд уже попросил Дойча помочь ему «достойно исчезнуть из этого мира», в подходящий момент. Уже в 1918 году он думал, что вскоре умрет (в феврале 1918 года, как вы знаете, он все время об этом думал), но тогда он вспоминал о своей матери: «Моей матери вскоре исполнится 83 года, и она уже не так крепка, как раньше. И все-таки я говорю себе, что я почувствую себя немного свободнее, когда она умрет, так как я ужасаюсь мыслью, что ей однажды должны будут сообщить о моей смерти». Любая спекуляция, как мы говорили выше, включает в себя эту ужасающую возможность usteron proteron поколений. Когда в конечном счете возвращается лицо без лица, имя без имени матери, — это то, что в Glas я назвал логикой похорон. Мать хоронит всех своих близких. Она оказывает содействие всем, кто называет ее своей матерью, и присутствует на всех похоронах.