О проблемах языка и мышления

Энгельс Фридрих

Впрочем, характерно, что из всей немецкой литературы наибольшее влияние на Карлейля оказал не Гегель, а литературный фармацевт Жан-Поль.

(К. Маркс и Ф. Энгельс. О книге Т. Карлейля «Современные памфлеты». – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., VIII, 281 – 282. 1930 г. // 7, 268 – 269.)

97

Французы, – напр. Луи Блан, – видели в 29-м января проявление конституционного противоречия между державным, нераспускаемым, Национальным собранием, порожденным всеобщим избирательным правом, и президентом, который на бумаге ответственен перед Собранием, а на самом деле, точно также как Собрание, санкционирован всеобщей подачей голосов, – даже более: соединяет на себе одном все те голоса, которые распределены и стократно раздроблены между отдельными членами Собрания; к тому же в руках президента находилась вся исполнительная власть, над которой Национальное собрание витает лишь в качестве моральной

силы. Это толкование событий 29-го января смешивает язык борьбы в парламенте, в прессе, в клубах с ее действительным содержанием. Бонапарт – это была сама уже установленная буржуазная республика, тогда как Учредительное собрание было лишь орудием ее установления. В лице Бонапарта эта буржуазная республика противостояла честолюбивым интригам и идеологическим требованиям революционной фракции буржуазии, которая основала республику, а теперь к удивлению своему нашла, что основанная ею республика выглядит совсем как реставрированная монархия, и которая захотела теперь насильно продлить учредительный период с его особыми условиями, его иллюзиями, его языком и его личностями и помешать созревшей уже буржуазной республике выступить в ее вполне законченном и характерном виде.

(К. Маркс. Классовая борьба во Франции. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., VIII, 41. 1930 г. // 7, 47 – 48.)

98

«Не задавайте вопроса, как тут некоторые задавали» (оратор намекает, очевидно, на кадетского помещика Татаринова, говорившего в 24-ом заседании 22 (9) апреля: «справедливость, господа, понятие довольно условное», «справедливость – это есть тот идеал, к которому мы все стремимся, но идеал этот остается» (у кадета) «только идеалом, и будет ли возможность фактически его осуществить, это для меня вопрос», 1779) – «что такое справедливость? Человек – вот справедливость. Родился человек – справедливо, чтобы он жил, а для этого справедливо, чтобы он имел возможность трудом добывать себе кусок хлеба…»

Вы видите: этот идеолог крестьянина стоит на типичной точке зрения французского просветителя XVIII века. Он не понимает исторической ограниченности, исторически-определенного содержания его справедливости. Но он хочет – и класс, который он представляет, может во имя этой абсолютной справедливости смести дотла все остатки средневековья. Именно это реальное историческое содержание и заключается в постановке вопроса: никаких «практических» соображений в ущерб справедливости. Читай: никаких уступок средневековью, помещикам, старой власти. Это – язык деятеля Конвента.

(В.И. Ленин. Аграрная программа с.-д. в первой русской революции. – Соч., XI, 472 // 16, 376 – 377.)

99

Эта типичная для трудовика тирада ставит перед нами интересный вопрос: есть ли разница между такими речами о праве на труд и речами французских мелко-буржуазных демократов 1848 года о праве на труд? И то и другое, несомненно декламация буржуазного демократа, смутно выражающая действительное историческое содержание борьбы. Но декламация трудовика смутно выражает действительные задачи буржуазной революции, которая по объективным условиям возможна (т.е. возможна крестьянская аграрная революция в России XX века), – а декламация французского Kleinb"urger’a 1848-го года смутно выражает задачи социалистической революции, которая была невозможна во Франции в половине прошлого века. Другими словами: право на труд французского рабочего половины XIX века выражало пожелание обновить все мелкое производство на началах кооперации, социализма и проч., а это было экономически невозможно. Право на труд русского крестьянина XX века выражает пожелание обновить мелкое земледельческое производство на национализированной земле, а это экономически вполне возможно. В «праве на труд» русского крестьянина XX века есть кроме ложной социалистической теории, реальное буржуазное содержание. В «праве на труд» французского мещанина и рабочего половины XIX века нет ничего, кроме ложной социалистической теории. Вот эту разницу просматривают многие наши марксисты.

(Там же, 473 // 16, 377 – 378.)

100

Резолюция кавказской конференции новоискровцев о временном правительстве:

«Считая своей задачей использовать революционный момент для углубления» (ну, конечно! Надо бы добавить: для мартыновского углубления!) «социал-демократического сознания пролетариата» (только для углубления сознания, а не для завоевания республики? Какое «глубокое» понимание революции!) «конференция, в целях обеспечения для партии полнейшей свободы критики нарождающегося буржуазно-государственного строя» (обеспечивать республику не наше дело! Наше дело только обеспечить свободу критики. Анархические идеи порождают и анархический язык: «буржуазно-государственный» строй!), «высказывается против образования социал-демократического временного правительства и вступления в него» (припомните цитированную Энгельсом резолюцию бакунистов за 10 месяцев перед испанской революцией: см. «Пролетарий» № 3), «а считает наиболее целесообразным оказывать давление извне» (снизу, а не сверху) «на буржуазное временное правительство для посильной (?!) демократизации государственного строя. Конференция полагает, что образование социал-демократами временного правительства или вступление в него повело бы, с одной стороны, к отпадению от социал-демократической партии широких масс пролетариата, разочаровавшихся

в ней, так как социал-демократия, несмотря на захват власти, не сможет удовлетворить насущным нуждам рабочего класса вплоть до осуществления социализма» (республика не насущная нужда! Авторы, в невинности своей, не замечают, что говорят чисто-анархическим языком, как будто они отрицали участие в буржуазных революциях!), «с другой, заставит буржуазные классы отшатнуться от дела революции и тем ослабит ее размах».

(В.И. Ленин. Две тактики социал-демократии в демократической революции. – Соч., VIII, 90 – 91 // 11, 82 – 83.)

101

Мне припоминается всего один эпизод, когда, может быть, «парвусисты» среди меньшевиков заставили повернуть немного всех меньшевиков. Это именно инцидент по вопросу о вооруженном восстании. Плеханов, глава комиссии, изменил старую меньшевистскую резолюцию, написав вместо «вырвать власть» (речь шла в этом месте резолюции о задачах движения) – «вырвать права силой» (или «завоевать права» – не помню точно).

Оппортунизм этой поправки до того бил в лицо, что протесты на съезде раздавались самые горячие. Мы напали на поправку с удвоенной силой. Ряды меньшевиков дрогнули. Не знаю в точности, были ли фракционные собрания, и что было на них; не знаю, верно ли переданное мне сообщение, что десять меньшевиков, склоняющихся к «парвусизму», заявили об их решительном согласии с поправкой. Факт тот, что Плеханов, после споров на съезде, сам снял поправку, не допустив вопроса до голосования, снял под тем (дипломатически, может быть и искусным, но встреченным улыбками) предлогом, что не стоит особенно спорить из-за стилистики.

(В.И. Ленин. Доклад об объединительном съезде. – Соч., IX, 181 // 13, 6.)

102

Сравните резолюцию меньшевиков, принятую на Всероссийской конференции, и резолюцию большевиков. Вторая ставит для соглашения с эсерами более тесные условия, чем первая – для соглашений с кадетами. Это неоспоримо, ибо, во-1-х, большевики допустили соглашения только с партиями, борющимися за республику и признающими необходимость вооруженного восстания, а меньшевики допустили соглашения с «оппозиционно-демократическими партиями» вообще. Значит, большевики определили понятие революционной буржуазии ясными политическими признаками, а меньшевики вместо политического определения дали одно технически-парламентское словечко. Республика и вооруженное восстание – определенные политические категории. Оппозиция – термин только парламентский. Этот термин так неясен, что включает и октябристов и мирно-обновленцев, и всех недовольных правительством. Правда, добавка «демократические» вносит политический момент, но он неопределенен. Под ним разумеются кадеты. А это как раз неправда. Назвать «демократической» монархическую партию, партию, допускающую верхнюю палату, партию, предлагавшую каторжные законы о собраниях и печати, партию, выкинувшую из ответного адреса прямое, равное и тайное голосование, партию, отрицавшую земельные комитеты, выбранные всем народом, – значит обманывать народ.

(В.И. Ленин. О блоках с кадетами. – Соч., X, 158 – 159 // 14, 115 – 116.)

103

…Любовь меньшевиков к общим фразам, уклонение от конкретного изложения вопроса, – это – чисто интеллигентская черта. Она в корне своем чужда пролетариату и вредна с точки зрения пролетариата.

(В.И. Ленин. Сердитая растерянность. – Соч., XI, 143 // 15, 176.)

104

На второй цитате, после всего сказанного выше, нет надобности останавливаться. Она гласит: «меньшевики торговались с к.-д., чтобы протащить своего человека в думу, вопреки рабочим, при помощи к.-д., – вот в чем состоит простая разгадка всех этих странствований от с.-д. к мелкобуржуазному блоку, от мелкобуржуазного блока к кадетам». Попробуйте разобрать эту цитату формально и внешним образом, с точки зрения единой партии, и вы, конечно, скажете, вместо «торговались» следует писать о членах партии: «вели переговоры»; вместо «протащить» – «провести»; вместо «своего человека» – «с.-д. депутата» и т.д. и т.п. Но разве такой «разбор» цитаты или такое «суждение» по поводу способа выражения способны вызвать что-либо, кроме улыбки? Разве не ясно, что самый оскорбительный, презрительный, предполагающий все в худшую, а не в лучшую сторону способ выражений есть борьба на почве раскола за уничтожение организации, которая срывает политическую кампанию местного с.-д. пролетариата? Жалобы на обидный оскорбительный и заподозревающий характер таких выражений подобны были бы тому, как если бы штрейкбрехер жаловался на злобное к нему отношение! Рассматривать жалобы или обвинения в такой плоскости было бы все равно, как если бы мы осудили, как недопустимое, слово «штрейкбрехер» не разобрав по существу вопроса о том, – было ли действительно штрейкбрехерским поведение данного лица.