О смелых и умелых (Избранное)
Шрифт:
– Складай оружие, граждане казаки! Путь окончен!
От такого видения конные чуть не опешили.
Остановились и смотрят на Климакова, как на привидение. Тут один казачок постарее, вижу, крестится, снимает с плеча карабин.
– Осторожней, папаша!
– замечает ему Климаков.
– Вы окружены.
И в подтверждение его слов из часовенки как пустят поверх верховых очередь, так сбитые с верхушек деревьев ветки птичками полетели.
И тут бы оробелые вояки и побросали оружие. Но были среди них матерые белогвардейцы. Да и сознание вины против
– К бою! Вперед!
– раздались команды.
И Климаков, не будь дурен, так же неожиданно исчез, как и появился. Рванулись было иные, что порезвей из мироновцев, да завалились с конями в канавы. Задние открыли стрельбу не спешиваясь, думая взять красных шумом. Не тут-то было: вступили в дело наши стрелки-охотники, и каждая их тщательная пуля находила свою цель.
Отхлынули было назад казачки, а там пулемет дорогу метет.
Заметались изменники по зыбкой гати. И конно воевать нельзя, и с коней сойти казакам страшно. А сдаваться им хуже смерти. Комиссар-то - он вон какой...
Известно - когда деваться некуда, тут каждый храбр. Послушались казаки команд своих начальников и пошли на штурм, желая пробить дорогу через Сшиби-Колпачок. Изучив маршрут по картам, офицеры их знали, что там дальше большак идет через лесные полянки. Там есть где развернуться.
Лезли изменники как черви. Страшные, грязные, в тине. В руках карабин, в зубах обнаженная шашка. Штурмующих поддерживал огонь винтовок.
Один завал взяли. Другой взяли. И каждый раз с рукопашным боем. Потеряли мы много храбрых стариков. Почти до околицы дошли изменники, а там одни бабы с вилами.
Видит Климаков - могут прорваться, выскочил и - раз-раз - гранатами! Он швыряет, а я подаю.
Отшатнулись казачки.
А в это время заиграли им трубы отбой.
Увидев гибельные потери от огня наших охотников, офицеры решили уходить, пробиваться всеми силами назад.
И пробились ведь черти, пулемет наш заставили замолчать, пулеметчиков порубили. Но какой ценой? Вокруг часовенки грязь была кровавого цвета. Среди побитых рядовых казаков несколько офицеров насквозь простреленных валялось. Убитых и раненых коней полна гать. Все бревна шашками, карабинами усеяны. Дорого им достался путь бегства.
Выскакивали они из ловушки кучками и по одному. Весь свой обоз бросили. Все награбленное имущество. Даже запасных коней, притороченных к возам, не взяли. Утекали кто как мог, у кого лошадь резвей.
При виде такой картины не устояли и наши доморощенные конники. Гикнули, свистнули и под командой Рубцового Носа и Перстня ударились в угон.
Хорошо было сшибать с коней разрозненных, ловить и бить изменников в одиночку. Да не знали удалые красномольцы, что рассеянная казачня быстро в кучу сбивается. Это у нее старая тактика.
Увлекшись погоней, не расслышали наши молодцы, как играли трубы сборы, как собирались беглецы на зов своих есаулов, как звучали офицерские команды.
И взяли их казаки в сабли с трех сторон. И в такой они были злости, что изрубили наших ребят до неузнаваемости.
Родные матери потом не сразу угадать могли своих порубленных сыновей. Жестоки казацкие сабли.
Когда стали мы с Климаковым составлять реестр потерь и трофеев, сколько я ни выкликал имен и фамилий по списку дикой ячейки, - ни один красномолец не отзывался. Вырубили их мироновцы начисто.
И осталось от всей ячейки одно лишь наше с Сережкой воспоминание да две плакальщицы - поповы дочки.
Мироновцев, как известно, ждал бесславный конец, Сшиби-Колпачок великая слава. Покупать трофейных коней к ним потом из далеких далей приезжали. И сейчас еще там возят лес на казацких военных повозках, хороши они - на железном ходу. Мальчишки щеголяют в казачьих фуражках и гимнастерках. А иные девчата любят щегольнуть в офицерских хромовых сапожках. В Сшиби-Колпачке народ крупный, лесной, ногастый. Только на женскую обувь трофейные сапожки и подошли. Невестами село это и сейчас славно - все парни туда тянут, своих-то женихов там поубавилось.
Ну, вот и вся история. Скажу лишь, что приехал я с побоища весьма огорченный. А тут еще в самый последний момент вышла у меня с Климаковым большая неприятность.
Ехал он обратно темней тучи. Во время боя не поспел в своей зыбке догнать зарвавшихся ребят и остановить вовремя.
И, когда выскочил с автомобилем на простор из топких мест, все уже было кончено. Погнался еще за казаками, дымя и грохоча на машине, погрозил им кулаком и вернулся.
И вот, когда мы ехали обратно и несколько поуспокоились, я, желая поднять настроение, сказал:
– Все правильно, товарищ Климаков, ты использовал энтузиазм красномольцев на пользу революции. А лучше, - говорю, - было бы, если бы истратили мы на белую казачню настоящих комсомольцев?
Тут его как взорвало:
– Что значит настоящих, не настоящих? А ты можешь сообразить, какое в этих ребятах сгибло будущее! Каких людей недосчитается светлое царство коммунизма!
Я растерянно замолчал.
– Ну вот, - сказал решительный Климаков.
– Подумай об этом в одиночестве, - и высадил меня из зыбки.
Так и шел я от самого Темгеневского городка пёхом. Вот как нехорошо получилось. Выезжали вместе, а вернулись врозь - кто на колесах, а кто на своих двоих.
Короче говоря, пришел я в уком с таким предложением: принять красномольскую ячейку села Свобода в Российский Коммунистический Союз Молодежи посмертно.
Мое предложение было принято.
НЕУГОМОН
Пропал Тарасыч. И как-то поскучнели наши вечера. По-прежнему собирались мы у старинного камина в барском особняке, захваченном комсомолией. Сдвигали поближе к теплу укомовские столы. Забравшись на них, рассказывали разные байки, страшные и смешные, как в ночном. И каждый раз вспоминали Тарасыча. Любили мы озорника. Весел был даже в горе. Смеяться мог натощак. В мороз ходил в кожаной куртке нараспашку, в дождик в разорванных сапогах. И ничего, посмеивался.