О том, что сильнее нас
Шрифт:
– Вряд ли. Я за всю свою жизнь только раза два-три бросал девушек, и только за дело. Уверен, что и здесь ты меня бросишь, а не я тебя. От меня все сбегают.
– Ты всё равно не понимаешь. У меня ни один роман в жизни не длился долее двух месяцев. Потом ты меня бросишь, а я всё равно буду тебя любить.
– Знаешь, Лена, а я ведь всерьёз. Рано или поздно мы поженимся, если ты раньше от меня не сбежишь. Когда — выберешь сама, я хоть завтра готов. Как думаешь, сколько детей заводить будем?
– Володь, я не тороплюсь… Сейчас я к тебе всё равно совсем переехать не смогу, мама у меня очень больная, за ней ухаживать нужно, так что два-три дня в неделю мне у неё придётся бывать… А потом ты меня бросишь.
Такой вот странный разговор. Ну нет бы мне, дураку, сесть и подумать, что все эти странности значат? Нет ведь, не сподобился. Фигнёй считал. Есть взаимная любовь, есть общие интересы, есть совпадение мировосприятия. Остальное должно приложиться. Разве не так? Если девушка три года меня искала и нашла, любит, я её тоже люблю — какое нам дело до всего остального? А Ленка – знала. Знала, обо что всё сломается. Знала про свою матушку. Знала про свою психику.
А мне — следовало догадаться. Если не в тот Ленкин визит, так в следующий. В который мы праздновали. Ремонт подошёл к концу, типа новоселье устроили, пригласив всех Ленкиных друзей и подруг, до кого смогли дотянуться. Удивительные получились посиделки. И удивительнее всего было смотреть на вторую Лену. По кругу ходила гитара. В основном на ней играли и пели трое — Саша, который сын Георга, и две Лены, остальные ели, пили, слушали, в антрактах включаясь в разговор. Оказывается, Саша не был в прямом смысле бойфрендом второй Лены. Они в школе учились в одном классе, потом спустя несколько лет встретились на улице… В общем, когда Лены заходили к нему на работу, всё только начиналось, а сейчас – вторая Лена как раз и пошла в решительную атаку. Мой бог, какие она ему пела песни, и как! И какими глазами смотрела! Всё-таки две Лены, будучи полными противоположностями внешне, имели общую точку. Они умели самозабвенно любить и умели не сдерживать ни чувств, ни эмоций. Моя Лена пела мне. Пела не хуже. Смотрела с таким же огнём в глазах. Но здесь я был внутри процесса, а на вторую пару — смотрел со стороны. А со стороны оно виднее. Я до сих пор не понимаю, как Саша смог удержаться. Она его так и не смогла увлечь. А ведь подобного натиска — по идее ни один мужчина в мире не может выдержать. Один подобный взгляд, одна ТАК спетая песня — и человеку будет что вспоминать до самой своей смерти как один из ярчайших моментов в жизни. А он, как будто не замечая, раз за разом переводил тему разговора на Кастанеду, на наркотики и психотропные средства, на эзотерику… Странные темы. После того как все разошлись, мы с Ленкой продолжили разговор о наркотиках. Оба, конечно, пробовали самые разные снадобья в жизни, по разу-другому. И оба от них отказались. Вот здесь и следовало немного поглубже задуматься. По-видимому, у Ленки с этими снадобьями таки были проблемы. Уж больно странные у неё были пятна на лодыжках. То есть, сама она всегда говорила, что это тот же самый нейродермит, который у неё периодически на руках и на шее высыпает. Но один раз, будучи под мухою, по ходу обсуждения беготни босиком по московским лужам после дождя — проговорилась, что не может от такого удержаться, но боится что-либо подцепить. Так как один раз что-то кожное подцепила, правда другим образом. И с тех пор боится любых кожных заболеваний. Ну я, мол, её лодыжки видел, о чем речь знаю. Видел. И на мой взгляд — не нейродермит оно никакой, а нечто иное. И уж больно похожее на старые дорожки от инъекций. Не стал я допрашивать. Явно давность тут не полгода и даже не год. Не хочет вспоминать подробности, и не надо. Современная позиция высказана, она меня устраивает.
И ещё одна вещь произошла, над которой мне следовало поглубже задуматься. В конце вечера вторая Лена отозвала меня в кухню и начала рассыпаться в комплиментах:
– Володь, а ведь ты сделал Ленке самый лучший подарок, который только мог!
– Это как?
– Она же — сегодня здесь хозяйка…
– Ну да, и что с того?
– Так у неё дома очень непростая обстановка. Собственно, она сегодня впервые в жизни принимает гостей, будучи хозяйкой. А это всегда было её мечтой...
– В её двадцать два года?
– Ну да…
– Ни фига себе.
Всё равно не задумался. Только опять попросил Ленку познакомить меня с её матерью. Отказалась наотрез: «Знаешь, Володь, не время ещё. Странные у меня родственники. Полусумасшедшая у меня мама, не о чем вам будет с ней поговорить. Но она хоть понимает. А вот бабушке я до сих пор боюсь про тебя рассказывать. Не поймёт. И так я там меж двух огней. Мама и бабушка живут практически в соседних домах, а в последний раз напрямую разговаривали много лет назад, когда отец ещё жив был. Вот мне и приходится служить передаточным звеном, а также поддерживать расписание их поездок на дачу так, чтобы они там не пересеклись».
И вот ещё. Хоть ничего содержательного против второй Лены я и не усмотрел, но одно всё же кольнуло. Вегетарианка она. Уж как я старался насчёт плова, насчёт остального — не ест. Это не обида. Есть у меня недоверие к вегетарианцам. В особенности женского полу. Нормальных мужиков, которые вегетарианцы, я видел. Нормальных женщин — никогда. Если дама травоядная — вскрытие всегда показывает жгучие клубки комплексов. В целом оно понятно. Человек как биологический вид, он же хищник в чистом виде. Пасторальные картинки о том, как стадо первобытных людей на манер шимпанзе, которые, впрочем, тоже отнюдь не строгие вегетарианцы, копает корешки на лужайке, изобилующие в популярных книжках и школьных учебниках, — полная чушь и лажа и сосаны из пальца. Ни на одной стоянке древнее мезолита не было обнаружено следов собирательства и даже рыболовства. Только охота, и только на крупную дичь. Остальное появилось уже с развитием первобытной цивилизации, когда на охоту в нужных количествах людям просто перестало хватать времени. Так вот, перечёркивать биологию вида — занятие странное. Редко оно просто так возникает. А причиной чаще всего — психологические проблемы.
Наверное, именно в этот момент я и совершил самую главную ошибку. Слеп оказался аки крот. И глуп аки два ишака сразу. Вместо того чтобы прислушаться к звеневшим со всех сторон звоночкам о том, что не всё ладно в королевстве датском, провести разведку, выстроить
Параллельно мы устраивали выставки. То ли три, то ли четыре подряд. Тоже не без приключений. К примеру — висит себе наша выставка в районном ДК. Не просто так висит. Говорят, что в Москве мало галерей и они дороги? Чушь. Все выставки шли по нулевому варианту: за место не платим, денег с посетителей тоже не берём. Тогда в квартире как раз шла самая заключительная и самая грязная часть ремонта, так что картинки просто надо было удалить из дому. Визит в ближайший ДК — и через час лучший зал наш. Развесить — большая работа? Ерунда, добровольных ассистентов любое количество. Только вот висит себе выставка в ДК, а тут туда и звонят из префектуры. Толкуют, что завтра ДК посетит мэр и что все выставки, которые там развешены, надо немедленно демонтировать, а заместо их навешать всякого разного из запасников такой-то художественной галереи, принадлежащей родственнику префекта. Так вот оно и делается. Не Хрущёв — так Лужков. Наверное, гордиться надо, что даже во времена разгула демократии умудрились угодить выставкой под бульдозер. В общем, картинки надо срочно забирать, а вся квартира в краске. Смешно, но мы за час нашли в центре Москвы недавно открывшееся арт-кафе, как раз присматривающее материал для первой выставки, ещё за полчаса нашли ассистентов, и — всего полдня, а выставка уже на новом месте. Кстати, сто тридцать работ развесить, да аккуратно, да с табличками, да осветить ещё, если кто вдруг не знает, так это вовсе не хухры-мухры, а офигенный объём работы. Справлялись на лету.
Не знаю, почему так, сразу оно как-то не воспринималось в этом разрезе, но сейчас — одним из главных признаков абсолютного счастья вспоминаются ночные перекусы. Каждый раз, когда Ленка оставалась у меня, мы затаривались фруктами, отдавая предпочтение фруктам сочным, чаще всего — тем самым красным грейпфрутам. Мы их ели ночью, в перерывах после первого секса. Ели, сидя на постели. Ели, наплевав на удобство, наплевав на приличия, жадно вгрызаясь в них так, что всё лицо подчас утопало. Холодный, кислый, слегка липкий сок тёк по нашим счастливым физиономиям, по нашим разгорячённым телам. А потом — Ленка могла посреди ночи взять стремянку и начать обклеивать потолок светящимися в темноте звёздочками и прочими штуковинами. А потом, потом, потом…
Пожалуй, вот теперь пора начинать самую трудную, самую тяжёлую и самую больную тему. О Ленкиной матери. Которая как раз помаленьку начинала свою разрушительную деятельность. В это время я ещё ничего не знал и даже не догадывался. Несмотря на звоночки. Эйфория, счастье, обретённый смысл жизни… В Ленке слишком много добра было. Впрочем, и сейчас осталось. Тем более – мать есть мать, нечто как бы святое. Сволочь, испортившая всю жизнь Ленкиному отцу и переключившаяся на Ленку, когда он умер. Здоровая как лошадь баба примерно моего возраста, решившая для себя, что раз есть дочь, то сама она работать больше не будет. А будет сидеть на шее у дочери. Симулируя десяток болезней, будет выжимать из неё максимум денег и максимум ухода. Собственно, у Ленки, даже при том что она бросила музыку, бросила педагогику и стала работать в коммерческих фирмах за немалую зарплату, — не оставалось денег на запасные носки. Параллельно матушка пыталась выдать её замуж так, чтобы самой пересесть на шею зятю. Отношения дочери с мужчинами, не отвечающими матушкиным требованиям к будущему зятю, были лимитированы по времени теми самыми двумя месяцами и жёстко пресекались по истечении лимита. Компании друзей и подруг, в которых могли оказаться неучтённые Ленкины увлечения, — отсекались целиком. Подруги, не разделяющие матушкиных взглядов, — также отсекались. Запретами, скандалами, ложью, обмороками, чёрными списками в телефонном определителе номера. В ход шло всё. Даже отцовская машина, при том что у матери не было прав, Ленке выдавалась только для того, чтобы отвезти мать на дачу и привезти обратно. Дабы ограничить свободу и сохранить влияние. Понятно, что такая матушка, увидев, что у нас всерьёз, и понимая, что мне на шею сесть не получится, впала в форменную панику. Потому-то Ленка и блокировала все мои попытки с матушкою познакомиться. Понимала она, что матушка в любом случае всё порушит, и не захотела меня впутывать, чтобы не портить заранее те полгода счастья, которые нам достались. Может быть, оно, конечно, излишняя самоуверенность — но я до сих пор убеждён, что скажи мне Ленка тогда, что происходит, хотя бы намёком — я бы твердо знал, что делать. И всё бы смог утрясти.