О вере, неверии и сомнении
Шрифт:
Я позволяю себе не соглашаться ни с тем, ни с другим. Мои наблюдения, а отчасти и философия XVIII и ХIХ века, привели меня к иным выводам, не унижающим ни пути веры, ни знания, а объединяющим их обоих в общем методе познания вещей. Здесь мне придется коснуться выяснения способа познания предметов веры и знания, что относится к специальной науке философской: гносеологии (науке о знании). Об этом я очень кратко сказал раньше, а теперь остановлюсь подробнее.
Насколько я понимаю, доселе по этому вопросу существовало два главных течения. Одно — противоположение веры и знания, как различных путей познания, при этом верующие мыслители устанавливали свое право веры на специальный путь (сердцем, опытом), параллельный уму, как пути знания, а неверующие отрицали всякое достоинство и ценность за этим религиозным способом познания, признавая
Другое течение и среди богословия требовало подчинения веры знанию, требуя все доказать и объяснить. И этот способ ввели в религиозные науки, как мы уже неоднократно говорили, считая в лучшем случае ум слугою веры, "философию служанкой богословия", как выражались схоластики богословы.
Всматриваясь внимательнее в оба эти течения, я в том и другом вижу часть правды, но еще больше замечаю все тот же неизжитый испуг перед умом, знаниями, наукой и проч. Бесспорно, что и ум может послужить вере. Все предыдущие наши рассуждения доказывают это. Но вопрос — в объеме и способностях или границах, какие доступны уму в деле веры. Я с решительностью утверждаю, что ум совершенно и нисколько не может понять или объяснить предметы веры по их природе или по существу. Вера — сверхрассудочна целиком. Ум же может лишь делать подготовительную работу к вере или после нее устанавливать логические выводы. Поэтому не только госпожей над верою, но даже и служанкой ей, ее догматам, ум быть не может. И если схоластическое богословие, используя его, думало, что и в самом деле предметы веры от этого стали понятными, то тут происходила огромная ошибка с самообманом: истины веры и после этого (и слава Богу!) оставались и остаются все равно непостижимыми естественному уму. Ни Бог, ни Троичность, ни Дух Святой, ни благодать Таинств, ни воплощение, ни воскресение Христово, ни загробная жизнь, ни небожители, ни рай, ни ад, ничто другое в вере — ни в какой степени не подлежит ведению ума. В акафисте Божией Матери сказаны, между прочим, глубокие слова о Ней: "Ты — Свет (Христа) неизреченно родившая, а еже како (а как?), ни единаго же (никого) не научившая". Почему? Потому, что и для Нее Самой это было фактом истины — но превышающим даже ее познание, или ум. "Вся паче смысла", — поет Церковь о Богородичне. И это есть основа учения Церкви о предметах веры: "все выше смысла", разумения. Схоластическое же богословие еще боялось (и доселе, увы, боится) ума и потому притянуло его насильно к несвойственной ему роли: помогать вере, а правильнее бы сказать, защищать, по мнению схоластов, такую "слабосильную" и "беззащитную" младшую сестру свою — веру! Но от этой услуги получился великий ущерб: защитник (ум) почел себя господином над своей "сестрой" — верой. А так как он по-настоящему защитить ее не мог и не может, а только делал фальшивые попытки к этому, то умные противники веры скоро увидели несостоятельность доводов незаконного адвоката — ума и стали разоблачать его неосновательные, преувеличенные выводы. Известно, например, что Кант показал логическую несостоятельность так называемых "доказательств бытия Божия". А ведь нас в семинариях и после учили им, как непреложным и неотразимым истинам.
Подобным образом я рассуждаю и о другом течении: о противоположности знания и веры. Здесь — больше правды. Эти мыслители видели несостоятельность ума в деле веры, точнее — в объяснении им догматов ее; потому и отвели его в сторону, защищая право веры на свои особые пути познания. И наш Катехизис в этом случае более прав, чем схоластика. Однако и тут проглядывает боязнь ума: ему отводится свое почтенное, особе место, не похожее на путь веры; а вера намеренно отгораживается от этого опасного соседа специальным забором — (теорией) параллелизма путей: ты-де к нам не вмешивайся, а мы — о преимуществах наших, а станем уважать друг друга, и тогда все будет благополучно между нами. Свобода веры при свободе знания.
Наши пути — разны!
По-видимому, это представляется правильным по существу и практические выгодным для веры.
Но не таков наш ум, чтобы легко смиряться и сдавать свои позиции! Тем более, что вековые привычки к господству над всем познаваемым материалом слишком убедили его в своей мнимой силе. И потому неверующие "умники" никак не соглашались с таким ограничением и разделением сфер ума и веры, а по-прежнему требовали подчинения ее уму. В противоположном же случае — основание к чему давали сами защитники
На самом же деле они не имеют решительно никакого преимущества над верой — в путях познания; и наоборот — вере решительно нечего смущаться перед знанием и боязнью отгораживаться от него теорией параллелизма. Дело в том, что, по моему суждению, пути так называемого знания и пути веры совершенно одинаковы по способу знания: они — тождественны. Лишь предметы познания и органы его — различны. Это вот и нужно мне показать сейчас — тем же самым умом нашим. Если мне удастся показать истинность этого третьего течения — гносеологического тождества путей веры и знания, тогда уму уже совсем не придется возноситься над верою, а ей унижаться и отгораживаться от ума.
Что такое "знание" вообще? Обычно думают, что под этим словом разумеется лишь умственный багаж, на самом деле — не так. Под знанием вообще нужно разуметь всякого рода познания, каких бы вопросов они ни касались и какими бы путями ни приобретались. Красота мира и человека приобретается не умом, а непосредственным восприятием ее, — есть наше "знание" о ней. Запахи, вкусы и прочие познания, приобретаемые органами чувств, — тоже знание. И предметы веры, принимаемые нами, увеличивают объем наших знаний, познаний, истин. С этой стороны, так сказать, со стороны содержания, материала, вошедших в нашу душу, в наш опыт, вера есть знание. И совершенно напрасно рационалисты считают знанием только рассудочно доказанные положения.
Но мы сейчас говорим о всяких знаниях с точки зрения именно гносеологической: способа приобретения их. Вот тут прежние рационалисты и гордились над верою: они-де все понимают и принимают умом, а вера — неразумна. Такое мнение об уме ложно.
Я утверждаю, что большая и основная часть наших познаний приобретается не путем ума, а чрез непосредственное восприятие. Теперь есть целая философская школа реал-интуитивизма (Лосский, Франк), но, не вдаваясь в сложные рассуждения ее, подойдем к вопросу проще, анализируя наш собственный опыт, на коем стоят, в конце концов, и самые сложные философские системы.
Огромнейшее количество наших познаний об окружающем нас мире человечество получало и получает непосредственно, помимо ума: пространство, время, свет, цвета, вкусы, звуки, твердость, тяжесть и проч. и проч. — все это дано нам ничуть не рассудочным путем, а через соответствующие органы чувств. И если бы мы не имели какого-нибудь органа, или он был бы испорчен, или сами лично не получили бы восприятия предмета, то мы не могли бы иметь никакого познания о нем, хотя бы тот существовал несомненно. Возьмем пример, всем известный с детства. Слепому рассказывают о белом цвете, а он спрашивает, что это такое. Говорят: как снег. Значит, он — холодный? — и проч. И сколько ни объясняли слепому о цветах, он со всем своим умом ничего так и не мог "понять", потому что сам не видел, сам непосредственно не воспринял цвета за отсутствием органа зрения.
А у некоторых органы испорчены — и тогда никакой ум не может помочь. В физиологии известен недостаток зрения под именем "дальтонизма". Эти люди не видят каких-нибудь отдельных цветов. Я лично знал одного фельдшера, который не различал зеленого цвета: он ему казался серым, как и каменная мостовая. И ничто не могло помочь ему.
Или я имею и отличное зрение, или вкус, но пока еще не воспринял им чего-нибудь. Ум не поможет тут нисколько. Например, если я не вкушал меду, то совершенно нельзя объяснить мне этот вкус никакими словами и понятиями.
Так же точно нельзя объяснить никому ни запаха цветов, ни звуков певчих птиц, ничего иного, чего не воспринимали мы сами лично. А что восприняли или чему поверили от опыта других — то является материалом в нашей душе, над которым потом уже оперирует ум: сопоставляет, сравнивает, делает выводы, предположения и проч.
И с этой стороны ум уже является не источником знания, а утилизатором его. Его задача, так сказать, больше формальная, служебная. Это — машина, которая перерабатывает готовый уже материал, полученный нами совсем другими путями, непосредственно. Такова скромная роль ума. Он и в этом естественном мире не дает нам "знаний", а лишь комбинирует их и делает выводы, иногда гениальные…