О вере, неверии и сомнении
Шрифт:
За то Господь сподобил ее необычайно тихой кончины, о которой мы молимся: "Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны" — "у Господа просим" [4] . Это я сам помню. Мне, вероятно, было лет 7 уже, а может быть, еще и 6 с лишним. Я спал с маленьким братиком Сергеем на большой кровати. Другие — на полу. Бабушка — на лежанке (прибавление на большой печи русской, сбоку, для теплого лежания и сна)… Бабушка, как помню, ничем никогда не болела. Было ей тоже около 71–72 лет, вероятно. Но уже стала очень слаба. Должно быть, ради этого горела лампа, притушенная.
4
Христианския кончины живота нашего… — слова из просительной ектений — Сост.
— Наташа! (Зовет бабушка маму мою). Сережа-то во сне разметался (т. е. сбросил с себя одеяльце во сне): покрой его.
Видно, сама уже слаба стала: не встала. Мама, очень чуткая вообще и быстрая, мгновенно вскочила с полу и стала покрывать братика. Тут уж я не спал. Потом мама хотела опять ложиться спать: но бабушка вдруг стала как-то необычно трудно дышать. Мама услышала и испугалась. Подошла к ней и говорит папе:
— Отец, отец! Встань-ка, с бабушкой что-то плохо.
Мама была нервна. А отец всегда спокоен: чего волноваться в этом мире? Да и хохлацкое (Федченко!) благодушие было в натуре его (на волах ездили украинцы: все "тихо-сэ-нько"). Папа встал, посмотрел на бабушку и совсем мирно сказал:
— Бабушка помирает.
Мама сразу начала громко плакать… Все проснулись… Я — не помню, — кажется, не взволновался. Папа зажег свечечку восковую, подошел к бабушке:
— Бабушка, перекрестись! — (Вероятно, она еще имела настолько силы.) — Возьми свечку в руки.
Взяла. А потом еще несколько раз вздохнула редко. И совершенно тихо скончалась… Мама зарыдала… На третий день бабушку хоронили. И несли ее по той же самой дороге, по какой мы ходили с ней причащаться. Я впереди гроба нес иконочку… Похоронили ее на кладбище — налево, и почти рядом с часовней. Святая. Это было, кажется, ранней осенью — может быть, в сентябре еще (приблизительно 1886-7 г.). Через полгода скончался у другой дочери, в селе, и больной дедушка.
Я доселе не только поминаю в молитвах бабушку; но когда мне бывает трудно душевно, то и прошу ее, чтобы она помолилась за меня там, у Бога: ее молитва, смиренная и чистая (конечно, она была — чистой жизни), доходит до Бога.
…По связи вспоминаю: как "говел" после. Это было уже лет 5 спустя, по смерти бабушки…
Священник о. Владимир, исповедовал постом на правом клиросе. И, кажется, детей невинных исповедовал кучками человек по 5… Да и какие у нас грехи-то были тогда? Но уже летел радостный домой, точно на крыльях летел: так было легко на душе! И уже после исповеди не полагалось есть. Мама, тоже радостная за нас, что мы очистились (а народ говорил: "справились, исправились"), ласково, бывало, говорит:
— Ну, вы ложитесь, ложитесь уж поскорее: чтоб не нагрешить еще. Завтра — причащаться!
И мы, действительно боясь, как бы не запачкать совесть свою даже и словом и мыслью, сразу в постель; и засыпали безмятежным сном невинности. На другой день "сподобились" причаститься… Было еще более радостно и нам, и родителям. Они тогда были особенно ласковы с нами… Святая тишина и любовь входили с причастниками в дом: "Бог любви и мира" — приходил с нами в дом (2 Кор., 13, 11).
Все нас поздравляли; хорошо угощали; вчерашний пост щедро награждался.
Глава 3
До
Один трехлетний ребенок — пишет мне его бабушка Ш. — долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке:
— Бабушка! Если ты во сне увидишь ангелов; скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!
Другая бабушка, приехавши навестить умиравшую от чахотки дочь в Париже, рассказывала мне про внучка Алешеньку:
— Дочь-то моя вышла замуж за комиссара. Он не велел даже и упоминать о Боге. А у меня на груди крест висел, Алешенька-то и увидал.
— Бабушка! Это что такое у тебя?
— Часы, — говорю, — милый мой!
Он послушал: не тикают. Не поверил.
А все же в колокол-то по праздникам звонили. Уж не знаю, откуда, но все же он. узнал о Боге. И один раз говорит мне:
— Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз, только раз посмотрю на Боженьку — и больше не буду.
Нередко, в самой ранней поре, они путают священника с Богом. В Болгарии мне встретился 4-летний ребенок, побежал к отцу в лавочку и громко кричит: "Бог, Бог идет!". Я дал ему на гостинец.
В Нью-Йорке негритянский мальчик (в 1933 г.) спрашивает меня по-английски:
— Ты — Бог?
— Нет.
— Кто же ты? Божия Матерь?
— Нет, я — епископ.
Не понимает… Не слышал, вероятно, это слово.
— Священник, priest, priest! — говорю.
Совсем малюсенькое дитя привели в храм. Когда воротился он домой, спрашивают его: — Ну, что ты видел в церкви?
— Пришел Боженька, напустил дыму нам (из кадила) и ушел. Вот и вся служба.
7-летняя девочка Сонечка. Мать ее заболела. Говорят о смерти. Но дочка совсем спокойна. Когда же мать (К.) особенно жаловалась на боли и боялась смерти, то Сонечка подошла к ней и спрашивает:
— Мамочка, почему ты боишься смерти? Ведь ты же говоришь мне, что в раю очень хорошо у Боженьки. А ты не хочешь туда идти?
…Не знаю, что ответила мать.
Сонечку очень часто причащали, и она любила это.
В Нью-Йорке одна мать очень часто причащает своих крошек: Петра и Павла, беленьких, И как я люблю причащать их! И они тоже. Точно ангелы.
Вспомнил и про более взрослых "ангелов", кадет Донского корпуса (в г. Билече, в Югославии) [5] . Говели по группам (2–3 "роты" — класса).
5
В 1924–1925 гг. епископ Вениамин (Федченков) был законоучителем в двух кадетских корпусах — Русском и Донском им. генерала Каледина — Сост.
Однажды, после причащения, пришли ко мне 2 юноши, лет уже по 16–17… Чистые, красивые. Постучались. Впустил.
— Что вы пришли? — спрашиваю.
— Та-ак!
Сели. Молчим… Они сидят тихие…
— Ну, как себя чувствуете? — спрашиваю.
— Хорошо-о! — отвечает один.
Другой добавил:
— Будто под Пасху!
Еще помолчали. И мне молча было радостно сидеть с ними. Потом один говорит задумчиво:
— И подумать только: за что Бог дал эту радость нам!.. Только за то, что мы исповедались (т. е. грехи открыли).