Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

Фрезинский Борис Яковлевич

Советская критика, ругая «Хуренито» за подлинные и мнимые грехи, неизменно хвалила в нем сатирическое изображение буржуазного Запада. Эмигрантская критика начала 1920-х годов, не имея единых критериев, высказывала различные суждения. Берлинский журнал «Новая русская книга» писал: «Можно разно оценивать художественные и жизненные воззрения Эренбурга, но нельзя отрицать, что его роман — злой, сатирический — полон остроумия и часто неотразимой иронии. А по стилю и по тону Эренбург не подражает никому из писателей» [157] .

157

Ященко А. С.Литература за пять истекших лет // Новая русская книга. 1922. № 11–12. С. 3.

«Мне было приятно, — вспоминал Эренбург, — что моя книга понравилась Маяковскому, что о ней одобрительно отозвались некоторые писатели Петрограда, которых я ценил» [158] . Писательские высказывания о «Хуренито» спорят друг с другом — о корнях книги, о связях ее с традициями русской и европейской прозы, о ее

жанре. Отметив, что Эренбург — самый современный из всех русских писателей и самый европейский, Евгений Замятин писал: «Едва ли не оригинальнее всего, что роман — умный и сам Хулио Хуренито — умный. За редким исключением русская литература десятилетиями специализировалась на дураках, тупицах, идиотах, блаженных, а если пробовала умных — редко у кого выходило. У Эренбурга — вышло» [159] . Андрей Соболь связывал появление «Хуренито» с русской революцией, с той «русской кашей, которая, давным-давно разопрев, на куски разнесла все горшки» [160] . «Если угодно — это роман, — писал он в другой статье, — если хотите — это памфлет, поглядите с другой стороны — это книга лирики, но и в том, и в другом, и в третьем случае она ярка, она самобытна и она от первой строки до последней русская» [161] . «О „Хулио Хуренито“ хочется думать, — признавался Шкловский. — Это очень газетная вещь, фельетон с сюжетом, условные типы людей и сам старый Эренбург с молитвой; старая поэзия взята как условный тип. Роман развертывается по „Кандиду“ Вольтера, правда с меньшим сюжетным разнообразием» [162] . О том, что книга написана неровно и «рядом с превосходными главами, под которыми не стыдно подписаться и Франсу», есть «абортирование, с философией очень поверхностной и фельетонной», говорил и Замятин [163] . Лев Лунц, написав: «„Хулио Хуренито“ книга „опасная“, не русская. Это сатира, но для русского читателя непривычная. Ведь у нас принято осмеивать только градоначальников, дьячков, пьяниц и врачей. А Эренбург смеется над всем и над всеми», — определил жанр книги Эренбурга так: сатирическая энциклопедия [164] .

158

ЛГЖ. Т. 1. С. 409. Маяковскому Эренбург выслал «Хулио Хуренито» из Берлина и 3 июня 1922 г. запрашивал его: получил ли? (П1. С. 167). Под «писателями Петрограда» прежде всего имелся в виду Е. И. Замятин (подробнее см. во второй части: «Эренбург и Замятин»).

159

Замятин Е.Эренбург // Россия. 1923. № 8. С. 28.

160

Соболь А.«Хулио Хуренито» — О книге Ильи Эренбурга // Рупор. Москва, 1922. Вып. 4. С. 4.

161

Сегодня. Москва, 1922. № 8. С. 6.

162

Шкловский В.Собрание сочинений: В 3 тт. Т. 1. М., 1973. С. 221. Эренбург потом признавался, что «Кандида» прочел позже «Zoo» Шкловского.

163

Замятин Е.Эренбург. С. 28.

164

Лунц Л.Рецензия на «Хулио Хуренито» Эренбурга // Город: (Литература, искусство). Сборник первый. Петербург, 1923. Январь. С. 101.

Однако одно поразительное достоинство книги Эренбурга никтоиз писавших о ней тогда, разумеется, не могоценить. Речь идет о ее пророчестве — чтобы его осознать, нужно было до свершения пророчеств дожить, а это потребовало немалого времени, о чем мы еще скажем.

Что же касается жанра, то первую попытку определить жанр еще недописанной книги предпринял в частном письме сам автор. 27 июня 1921 года, еще в процессе работы над книгой, он писал А. С. Ященко: «Пожалуй, роман. Сатирическое отображение всей современности» [165] . А вот три его высказывания об этом в письмах Шкапской. 27 ноября 1921 года: «Роман или, вернее, нечто вроде», 23 декабря: «Сатира современности», 5 мая 1922 года: «Это европейская проза». И еще одно, как кажется, очень значимое и откровенное высказывание Эренбурга о «Хуренито» из письма все той же Шкапской 29 марта 1922 года: «Мне кажется, что когда Вы прочтете „Хуренито“, Вы во второй раз познакомитесь со мной. В понимании этой книги три ступени — кретины видят философию нигилизма и негодуют, „середняки“ — решают, что это сатира, и смеются, а немногие… вот сие не умею определить, должное понимание. Знаю только, что это и то и другое и еще всякое…» [166] . Приведем еще слова из письма к Р. С. Соболь 4 мая 1922 года о посланной ей книге: «Верю, что не рассердитесь за ее недобрый смех и увидите все другое» [167] .

165

П1. С. 112.

166

Там же. С. 128, 130, 155, 147.

167

Там же. С. 154.

Признаем очевидное: «Хулио Хуренито» — авангардистский роман (т. е. роман философский, интеллектуальный, концептуальный, идеологический, международный и одновременно — сатирический, иронический). Идеологически он — для Запада левый, т. е. антибуржуазный, а по отношению к большевистской

ортодоксии в части свободы личности — правый. В нем нетрудно отыскать элементы романа-путешествия, плутовского романа, романа-фельетона, романа-обозрения, житийно-евангельского повествования (кстати, неслучайно в предреволюционных гуашах Эренбурга — потом он к изобразительному искусству не возвращался — излюбленным жанром были жития: иконографические, с клеймами, но не канонического письма, а скорее сатирического).

Спор о жанре «Хуренито» не кончается. Правда, теперь, когда применительно к «Хуренито» пишут о сатире, вспоминают уже не Демьяна Бедного, а Булгакова; и в компании Воланда Хуренито выглядит не так одиноко, как прежде.

Стоит привести еще высказывание о книге «Хулио Хуренито» очень хорошо и давно знавшего и понимавшего Эренбурга Максимилиана Волошина (в его письме из Коктебеля в Феодосию В. В. Вересаеву 2 апреля 1923 года): «Книгу Эренбурга „Хулио Хуренито“ я успел наскоро, но внимательно прочесть в Ялте. Мне она крайне понравилась. В ней есть конструктивная невыдержанность. Но она блестяща. Но Европа до войны удалась значительно лучше, чем война и Советская Россия» [168] .

168

Печатается по авторской машинописной копии письма, хранящейся в Доме-музее Волошина в Коктебеле; сообщено В. П. Купченко.

О языке романа высказывались куда определеннее. Замятин: «Тут много прорех, небрежностей, газетщины. <…> И это тем обидней, что изобразительных способностей Эренбург отнюдь не лишен» [169] ; Тынянов: «Роман „Необычайные похождения Хулио Хуренито“ имел необычайный успех. <…> Читатель прощал Эренбургу колоссальную небрежность языка — ему было приятно удрать на час из традиционного литературного угла» [170] ; Лев Лунц: «Талантливейшая книга наполовину испорчена газетной дешевкой» [171] .

169

Россия. 1923. № 8. С. 28.

170

Тынянов Ю.Литературное сегодня // Русский современник. 1924. № 1. С. 294–295 (см. также: Тынянов Ю. Н.Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 154).

171

Город: (Литература, искусство). Сборник первый. С. 102.

Эренбург это понимал; в мемуарах он признавал:

«Писать я не умел. В книге много ненужных эпизодов, она не обстругана, то и дело встречаются неуклюжие обороты. Но, — тут же замечал он, — эту книгу я люблю <…>. Люблю я „Хулио Хуренито“ потому, что эта книга, при множестве недостатков, написана мною, мною пережита, это действительно моя книга <…>. Может быть, в ней недостаточно литературы (не было опыта, мастерства), но нет в ней никакой литературщины» [172] .

172

ЛГЖ. Т. 1. С. 406, 407.

Не разрешив споров о жанре романа, время вынесло свой вердикт о его содержании — многие страницы «Хулио Хуренито» оказались пророческими, многое было предсказано Эренбургом с удивительной точностью деталей. Например — противоестественная, как тогда казалось, смесь национализма с социализмом и организация «нового порядка» в Европе (за 12 лет до прихода Гитлера к власти!); трагедия Холокоста — казавшееся совершенно немыслимым для цивилизованного сообщества уничтожение мирного еврейского населения; изобретение оружия массового поражения (и даже применение его американцами против японцев!); угроза того, что воинствующие исламисты могут «поджечь весь мир». Не менее впечатляют и «прогнозы», возникающие в сатирических картинах Советской России, — это мозаика, но очень «перспективная» и зоркая: разбухающая бюрократия, модель человека-винтика в схемах «светлого будущего», отсутствие у граждан заинтересованности в результатах собственного труда, удивительная приспособляемость тюрем и сыскного дела к потребностям, казалось бы, нового режима. Все это заполнило конкретным содержанием заимствованный Эренбургом у Мандельштама образ «сумерек свободы», уже спускавшихся над Россией. «Вы никого не свергнете, — заметил по поводу русской революции смотревший в корень Хуренито, — но, падая, многих потащите за собой…» [173] .

173

СС8. Т. 1. С. 256.

В XX веке мрачные пророчества сбывались легче иных, недаром Хуренито удаются почти все его провокации. В Кремле, верный призванию, он пытается заставить своего собеседника (неназванного прямо, но узнаваемого Ленина) довести до абсурда его мысли и планы. И, остановись разговор на том, что «мы гоним в рай железными бичами», Хуренито мог бы торжествовать. Но слова о мучительной тяжести ответственности и о том, что иначе нельзя, прозвучали так глубоко и искренне, что вместе с поцелуем, запечатленным Хуренито на высоком лбу его кремлевского собеседника, кончилась усмешка автора и начался пафос… Может быть, именно этот неконъюнктурный пафос и спас тогда роман для России (как этого не случилось с последовательно непримиримым замятинским «Мы»).

3. «Жизнь и гибель Николая Курбова»

Если свой первый роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито» — международную сатирическую панораму эпохи войны и революции — Илья Эренбург продумывал пять лет и писал почти как под диктовку один месяц, то замысел второго романа «Жизнь и гибель Николая Курбова» сложился очень быстро — он был задуман на современном, российском и хорошо знакомом Эренбургу материале (недаром в нем на протяжении всего текста легко обнаруживается масса деталей сугубо биографического свойства — так будет и почти во всей прозе Эренбурга, как правило, писавшего о том, что он хорошо знает).