ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 1 (Искусство на Западе)
Шрифт:
ВИЛЬГЕЛЬМ ГАУЗЕНШТЕЙН
Впервые — Луначарский А. В. Искусство и революция. Сборник статей. М., изд–во «Новая Москва», 1924.
Первая половина этой статьи была напечатана в № 1 непериодических сборников Государственной Академии художественных наук (М., «Искусство», 1923). Полностью опубликована в сборнике статей Луначарского «Искусство и революция».
Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 1, с. 242—245, 259—271 (без раздела «Опыт социологии искусства»).
Эволюция взглядов этого известного на Западе ученого привлекла в 20–х годах внимание советских искусствоведов. Вначале представитель «формального метода», Гаузенштейн, пройдя через буржуазную социологию, пришел, под влиянием широко распространившихся идей марксизма, к концепции, основанной на факте «непосредственной зависимости искусства от общественных форм, которые сами с исторической необходимостью вырастают над определенными формами труда» (см. статью Луначарского о Гаузенштеине в Большой Советской Энциклопедии, т. 14. М., 1929).
В 1929 г. Луначарский прочел новую книгу Гаузенштейна «История искусства», которая заставила его изменить свое отношение к этому писателю; исчезла надежда на то, что Гаузенштейн будет все больше освобождаться от предрассудков современного буржуазного искусствознания, стало ясно, что дальнейший путь уведет его в лагерь врагов марксизма. Это освещало по–новому и его старые работы, к которым, впрочем, Луначарский с самого начала относился более критически, чем большинство наших искусствоведов–марксистов того времени. Статья–Луначарского о Гаузенштейне, опубликованная в БСЭ в 1929 году, написана годом раньше, то есть до прочтения последней книги Гаузенштейна. Луначарский высказал свое отношение к этой книге в ряде публичных выступлений и в замечаниях на ее полях.
Мы публикуем здесь первопечатный текст с небольшими купюрами. Привести статью в соответствие с окончательными взглядами Луначарского на Гаузенштейна мог, конечно, только автор. Обращаем внимание читателя на то, что Луначарский, стараясь прежде всего выявить положительные элементы работ Гаузенштейна, лишь в отдельных случаях оспаривает его терминологию и часто сохраняет ее в своем изложении взглядов немецкого искусствоведа; не следует, однако, думать, будто Луначарский эту терминологию принимает.
В последние годы среди довольно многочисленной фаланги художественных критиков и теоретиков искусства сильно выдвинулся Вильгельм Гаузенштейн, которому суждено, по–видимому, по степени влияния явиться наследником Мейера–Грефе. Однако между обоими этими людьми, непосредственно связанными друг с другом, имеется огромная разница. Мейер–Грефе — утонченнейший эстет с известным чувством общественности; Вильгельм Гаузенштейн—-почти целиком социолог, но с художественным вкусом и большим эстетическим уклоном.
Для нас, однако, важнее не то, что Гаузенштейн вообще социологически мыслящий историк и теоретик искусства, а то, что он заявляет о своем полном присоединении к марксизму [220] и пытается в своих сочинениях, отличающихся огромной эрудицией и написанных картинным и утонченным стилем, широко и систематически применить исторический материализм к вопросам истории искусства.
Скажу, однако, с самого начала, что я вовсе не считаю Вильгельма Гаузенштейна марксистским историком и теоретиком искусства. Он выдвинул несколько обобщений, очень интересных и значительных, но из этого не следует, чтобы Гаузенштейн создал что–нибудь бесспорное в смысле по крайней мере системы. Существеннейшим недостатком в самом мировоззрении— и именно в эстетическом мировоззрении, — который в значительной степени сказывается в его сочинениях (особенно о нынешнем искусстве), является его чрезмерная приверженность к формализму, совершенно чуждая марксистам.
220
Позднее Гаузенштейн окончательно отошел от марксизма, а в 1950 г. занял видный пост в правительственном аппарате ФРГ.
Мысль Гаузенштейна — еще очень молодая мысль и иногда напоминает птенчика, носящего на хвосте скорлупку яйца, из которого он наполовину вылупился.
Грефовщина, гильдебрандщина [221] — все эти буржуазные положения и схоластические размышления о самодовлеющей форме, порожденные абсолютно бессодержательной в художественном отношении эпохой, еще цепко держат Гаузенштейна. К чести его, однако, надо сказать, что хотя он, с одной стороны, признает дуализм формы и содержания и всячески подчеркивает, что эстетическая задача есть только задача формы, и, с другой стороны, впадает в противоположную ересь, а именно: тут же заявляет, что форма и содержание эстетически неотделимы, — он все же, с третьей стороны, сам того не замечая, иногда постигает действительную, диалектическую связь между содержанием и формой, которая составляет одну из основ марксистской теории искусства.
221
Немецкому историку искусства Юлиусу Мейеру–Грефе (1867—1935) принадлежат «История развития новейшего искусства»' (в 3–х т., 1904) и монографии о художниках XIX и XX веков. Адольф Гильдебрандт (1847—1921)—немецкий скульптор и теоретик искусства, один из основателей «формальной школы» (см. его кн. «Проблемы формы в изобразительном искусстве», 1893, русский перевод — М., 1914).
В самом деле, новое содержание может ведь носить тесные ризы старых форм, и тогда оно непременно вступит с ними в самую свирепую борьбу. Новые формы будут вырабатываться под давлением противоположных сил, и победоносным явится новое содержание в том случае, если его действительно несет сильное социальное течение.
Уже из этого совершенно
Подобным образом проблема может ставиться только в очень немногих областях искусства формального по своему существу, скажем, в керамике; форма ваз или орнамент тоже ведь находятся в самой тесной зависимости от общественной жизни, но не только и не столько через посредство социального сознания и происходящей в нем борьбы чувств и идей, сколько через непосредственное давление трудовых форм жизни на эту художественную отрасль, относящуюся поэтому в большей степени к промышленности данной эпохи, чем к ее идеологии.
Надо вообще помнить при разрешении этого вопроса в принципе, что искусство в корне двойственно. Существует искусство промышленное, грандиозная конечная цель которого сделать насквозь красивой всю человеческую жизнь, создавать красивые города и селения, здания, мебель, одежду, утварь и т. д. Никто не может отрицать огромной значительности этого общественного явления, но было бы совершенно недопустимо сводить все искусство только к этим его формам. Конечно, и они носят на себе печать создавшего их класса. Но несравненно большее значение имеет искусство как идеология, отражающая всю борьбу классов и являющаяся не только знаменем отдельных классов в их борьбе за преобладание, но и уяснителем, организатором общественного сознания.
Гаузенштеин нигде не делает отчетливого разделения между обеими формами искусства, которые, конечно, зачастую (а в некотором, более тонком отношении даже всегда) сопутствуют друг другу. Различение искусства идеологического и искусства украшающего, по существу говоря, более глубоко и нужно, чем очень многие другие деления, которые Гаузенштеин сохраняет или вводит; и отсутствие понимания этого разделения часто заставляет Гаузенштейна применять формальные принципы к искусству идеологическому, где форма, конечно, занимает второстепенное место и где вполне можно представить себе одно и то же содержание вылитым в несколько форм, может быть, даже одинаково удачных. Разной формы вазы — это два разных произведения; но разным образом рассказанный сказочный сюжет есть одно и то же художественное произведение в двух изводах.
Мне удалось прочесть почти все сочинения Гаузенштейна, как посвященные тому, что можно назвать социологией искусства (Гаузенштеин применяет именно это выражение), так и те, которые посвящены специально современному искусству. К первым относятся главным образом его большие сочинения: «Человеческая нагота в изобразительном искусстве всех времен и народов» [222] , «Искусство и общество» [223] , «О духе барокко» [224] . Ко вторым относятся: «Сто пятьдесят лет немецкого искусства» [225] и в особенности «Изобразительное искусство современности» [226] . К этому надо прибавить отдельные многочисленные монографии и целое море статей.
222
Русское издание: «Нагота в искусстве». М., 1914.
223
Русское издание: «Искусство и общество». М., 1923.
224
«Vom Geist des Barock». Miinchen, 1920.
225
«Hundertundfiinfzig Jahre Deutscher Kunst (1650—1800)». Berlin.
226
«Die bildende Kunst der Gegenwart». Stuttgart und Berlin, 1914.
Но, конечно, я не имел возможности прочесть все эти работы с должным вниманием и проследить за развитием взглядов автора во всех деталях.
Вильгельм Гаузенштеин — настолько значительное явление в области современной западной историографии и теории искусства, и материал, им разработанный, так обширен, что мне хотелось бы еще раз вернуться к этой задаче при более благоприятных условиях и посвятить Гаузенштейну основательный этюд. И я бы вовсе не решился поделиться здесь с читателями нашего журнала суммарными сведениями о Гаузенштейне и суммарной критикой его воззрений, если бы Гаузенштеин сам не помог этому, издавши в самое последнее время две книжечки, являющиеся итогом всей его научной деятельности. Это — «Произведение искусства и общество» [227] , набросок социологии искусства, и «Искусство в нынешний момент» [228] . Обе главные проблемы, стоящие перед Гаузенштейном, — общесоциологическая и анализ современного искусства, — здесь прекрасно отражены. И при том предварительном и кратком изложении его идей и некоторых своих соображений по их поводу, которые я сейчас представляю, я буду главным образом пользоваться именно этими, сделанными самим Гаузенштейном суммирующими работами.
227
Русское издание: «Опыт социологии изобразительного искусства». М., 1924.
228
«Die Kunst in diesem Augenblick». Miinchen, 1920.