Обделенные душой
Шрифт:
— Я имею в виду не твой личный облик, Бэм, — поясняет Старки, — а наш общий. Этот тип сумел докопаться, кто мы. Ради нашей безопасности мы больше не можем оставаться «Красной уткой».
— Мы можем назваться школой. Тогда мы не только до конца лета продержимся, но и начало учебного года не станет помехой.
— Отличная идея. Учреждаем частную школу. Что-то этакое эксклюзивное. — Старки перебирает в уме все известные ему виды водяных птиц. — Назовём-ка себя... Академия «Пеликан».
— Здорово! Символично.
— Пусть эта девочка-художница,
— Можно я придумаю нашей школе легенду?
— Валяй.
Прятаться на виду у всех, чуть ли не размахивая красным флагом банды беглецов — это тактика хитрая, тут важно не переступить черту; и Старки отлично умеет держаться на тонкой грани, словно умелый канатоходец.
— Легенда должна звучать достаточно правдоподобно, чтобы одурачить юнокопов, если что, — говорит он.
— Юновласти — сборище идиотов.
— Ничего подобного, — возражает Старки. — Если недооценить противника, то можно очень быстро угодить к нему в лапы. Юнокопы очень даже умны, значит, мы должны быть умнее. А когда мы нанесём удар, то он будет таким, что они нескоро опомнятся.
С момента их трагически закончившегося полёта они не освободили ни одного аистёнка. Ещё живя на Кладбище, Старки спас от расплетения нескольких подкидышей, однако все списки с именами обречённых ребят остались у Коннора. Без этих списков Старки не знает, кого нужно спасать. Но он находит выход из положения. Выручать аистят по одному и в качестве предупреждения для других жечь их дома — это, конечно, правильно и благородно, но Старки знает — существуют более эффективные методы борьбы.
В своём кармане он держит рекламный проспект одного заготовительного лагеря. Как всякий подобный проспект, он пестрит буколическими пейзжами и портретами обитателей лагеря — если и не счастливых, то, по крайней мере, примирившихся со своей судьбой.
«Щемящее и прекрасное путешествие, от которого зависят жизни многих людей!» — провозглашает брошюра.
— Что, Старки, жизнь надоела? — интересуется Бэм, застав его за разглядыванием проспекта тем же вечером. — Неужто собираешься расплестись?
Он пропускает мимо ушей её подначку.
Этот лагерь находится в Неваде, к северу от Рино, — поясняет он. — В Неваде самая ленивая молодёжная Инспекция в стране. К тому же там очень много аистят, ждущих расплетения. Обрати внимание: в этом заготовительном лагере не хватает хирургов, они не успевают оперировать.
Он одаривает её улыбкой «парня, своего в доску». Хватит уже держать планы при себе, пора начинать сеять семена великих свершений. Пусть Бэм узнает первой.
— Мы больше не станем возиться с каждым домом и аистёнком по отдельности, — гордо сообщает он ей. — Освободим целый заготовительный лагерь — одним махом.
И помоги Бог любому, кто окажется на его, Старки, пути.
16 •
Сегодняшний выпуск «Новостей искусства» посвящён эпатажным работам Паулу Рибейру, бразильского скульптора, использующего весьма необычный материал. Взгляните на эти снимки: его произведения потрясают, интригуют и выводят из равновесия. Сам себя он называет «художником жизни», потому что каждая его работа складывается из расплетённых частей тела.
Нам удалось взять у Рибейру интервью во время его недавней выставки в Нью-Йорке. Он сказал:
«То, что я делаю, вовсе не так уж необычно. В Европе полно соборов, в отделке которых использованы человеческие кости; в начале двадцать первого века такие художники, как Эндрю Красноу и Гюнтер фон Хагенс работали с человеческой плотью. Я просто сделал следующий логический шаг. Надеюсь не только дать толчок для вдохновения, но и спровоцировать поклонников изобразительного искусства, ввергнуть их в состояние эстетического шока. Я использую части тел расплётов, чтобы выразить свой протест против расплетения».
На одной из этих фотографий изображена, по мнению Рибейру, лучшая его работа — ужасающая и одновременно интригующая. Этот действующий музыкальный инструмент, которому художник дал название «Органический орган», принадлежит в настоящее время частному собранию.
«Очень жаль, что моя самая выдающаяся работа находится в частном владении. Я хотел, чтобы её слышал и видел весь мир. Но, как и со многими расплетёнными, этому не суждено сбыться», — говорит Рибейру.
Риса видит во сне застывшие каменные лица. Бледные и измождённые, осуждающие и бездушные, они взирают на неё, но на этот раз не издалёка — они совсем близко, протяни руку — и коснёшься. Но протягивать Рисе нечего — рук у неё нет. Она сидит за роялем, а лица ждут сонату, которая никогда не будет исполнена; и только сейчас Риса осознаёт, что эти головы так тесно сдвинуты вместе, что у них просто не может быть тел. Одни головы, выстроенные бесконечными рядами; их столько, что не сосчитать. Риса в ужасе, но ей не под силу отвести взгляд.
Риса плывёт между сном и явью. Ей кажется, что она спит с открытыми глазами. Её взгляд падает на экран телевизора: там улыбающаяся женщина объясняется в любви чистящему средству для туалета. Реклама.
Риса лежит в удобной кровати в уютной комнате. Она никогда не бывала здесь раньше, и это хорошо, потому что куда бы она ни попала, хуже, чем те места, где ей довелось провести последнее время, быть просто не может.
Неподалёку сидит долговязый паренёк цвета умбры — как раз в этот момент он отвлекается от телевизора и смотрит на девушку. Риса не встречала его прежде, но лицо юноши ей знакомо — она видела его в рекламных объявлениях, гораздо более серьёзных, чем то, что демонстрируется сейчас.