Обещай мне чудо
Шрифт:
Катарина едва могла дышать. Кровь ее клокотала в пьянящем ожидании. Его губы прижались к ее телу, и она застонала, ощущая тепло и медовую сладость. И она погружалась в эту сладость, пока острое, как удар, наслаждение не пронзило ее тело. Из груди вырвался крик. Он целовал ее, словно пробуя на вкус, так же, как она его несколько минут назад. Тело ее изогнулось. Бедра приподнялись навстречу его рту. Пальцы то впивались, то отпускали шерстяную подкладку плаща, расстеленного под ними. Новый приступ страсти овладел ею.
– Пожалуйста… пожалуйста…
– Я хочу тебя, Кэт, – откуда-то издалека донесся голос Александра. – Скажи, что ты тоже хочешь меня.
– Да! – воскликнула она, охваченная безжалостным первобытным желанием. – Да, да… возьми меня… войди в меня.
Приподнявшись на колени, он навис над ней и медленно, медленно стал устраиваться поудобнее. Затем поддразнивая ее и себя, стал отклоняться в сторону до тех пор, пока она не застонала, призывая его.
– Кэт, – прошептал он. – Моя Кэт, моя Кэт…
Он вошел в нее одним движением. Она громко вскрикнула и впилась пальцами в его спину, прерывистое дыхание вырывалось из приоткрытого рта. Забвение, казалось, парило поблизости, восхитительное, невыразимо сладкое забвение. Бедра ее вздымались ему навстречу каждый раз, когда он погружался в нее. Она была одинока, так одинока. Но теперь нет. Это было не вторжение, а завершение.
Казалось, будто они соединились в центре вселенной. И не осталось ничего, кроме стремительного восхождения. Ее невнятные крики звучали призывно. Она не чувствовала больше ничего, только жар его тела, перекатывающиеся под ее ладонями мощные мускулы и настоятельное движение по направлению к…
Ее крики вырывались из груди стремительным крещендо, а затем мир как бы взорвался. Яркий, сверкающий покой снизошел на нее, словно светлые воды горной реки весной омывали ее волна за волной, чистые и обновляющие.
Александр выкрикнул ее имя, и тело его выгнулось дугой. Протяжный стон сорвался с его губ, и он медленно обрушился на нее.
Катарина проснулась от его поцелуя при робком предутреннем свете. Она с готовностью ответила на поцелуй, затем откинулась назад, оставаясь в объятиях Александра.
– Какой же ты негодник, что разбудил меня, – поддразнивая, сказала она, – мне снился восхитительный сон.
Он усмехнулся и снова вероломно ее поцеловал.
– Думаю, это был волшебный сон.
– М-м-м, – согласно промычала она и добавила: – И удивительно мирный, если принять во внимание, каким… энергичным он был.
– Он? Ты хочешь сказать, что видела только один сон? Мне помнится, их было, дай-ка подумать… по крайней мере три.
Она состроила гримасу, а он громко засмеялся и снова ее поцеловал.
– Если бы я не будил тебя каждый…
– Ты? А как насчет меня. Кажется, я могу припомнить даму, предпринявшую восхитительное возбуждающее исследование. – Катарина вспыхнула, затем лукаво улыбнулась. – Твое тело приводит меня в восхищение, – призналась
– Когда-либо мечтала? – закончил он за нее. – Моя сладчайшая Кэт, и восхищение и мечта взаимные.
– Правда? – спросила она, снова пускаясь в волнующее путешествие по его телу.
Они занимались любовью медленно, находя все более восхитительную гармонию в соединении своих тел. Когда немного погодя Катарина, еще не вполне пришедшая в себя после их близости, лениво открыла глаза, яркое солнце уже высоко стояло в небе.
Они вернулись в Леве, не разжимая объятий. Катарину тревожило, что подумают о них остальные обитатели особняка, но обнаружила, что ночь, проведенная мужем и женой совместно, не вызвала никаких пересудов. За исключением, разумеется, лукавого подмигивания Луизы, вернувшейся к своему прядению.
Словно в тумане проходили дни. Дом украшался зелеными гирляндами, чтобы предотвратить гибель зимы, а когда наступило Рождество, зажгли святочное полено, и Александр, исполненный чувства долга, выполнил ритуал и принес головешку от святочного полена к каждой жаровне и к каждому камину и зажег можжевельник. Рождественский стол был завален подарками, а глаза Изабо, оправдав ожидание Катарины, ярко засветились при виде платья, привезенного ей из Таузендбурга.
Александр подарил девочке золотую цепочку с медальоном, а потерявшей дар речи Катарине – подходящие под пару цепочку с медальоном большего размера, а наедине вручил ей сорочку из тончайшего батиста. Она же подарила ему новые сапоги.
Старый год сменился новым, но никто не заметил, что на маленькой постели в комнате Изабо больше никто не спал. У Александра вошло в привычку, сидя у огня в маленькой спальне, читать последние донесения курьеров, поступавшие не только из Таузендбурга, но и из Баварии, Гессе-Касселя и Фейндта, в общем из мест, где фон Меклен мог собрать силы и найти союзников.
Сначала Катарина пыталась, сидя поодаль от него, шить или читать «Одиссею», но вскоре они с Александром принимались обсуждать донесения и обмениваться мнениями по поводу привлеченных графов, ландграфов и маркграфов. Она знала многих из них и имела свое мнение по поводу надежности их самих и их армий.
Сейчас, в конце января, Катарина сидела, скрестив ноги, перед камином, окруженная кипой исписанных бумаг.
– Нет, я не согласна, – заявила она Александру, не соскользнувшему, как она, со стула, а сидевшему на его краю, широко расставив ноги и наклонившись вперед, опираясь локтями на колени. – Правительница Гессе-Касселя никогда не объединится с фон Мекленом.
– Подумай сама, Катарина, – принялся убеждать Александр. – Мы имеем дело с женщиной, которая, будучи регентшей, сражается за земли своего сына успешнее, чем любой мужчина. Фон Меклен предоставляет ей возможность обезопасить границы ее земель.