Обещаю, больно не будет
Шрифт:
— Ну, хорошо, Яр. Мама, как человек — дерьмо. Это даже не обсуждается. Но с чего ты решил, что и девчонка брала у твоего деда деньги?
— Рафаэль был там, Олег. Он лично видел, как она приняла конверт и как затем стыдливо прятала его за поясом. А потом с этим дерьмом ознакомился и я, когда мне Аммо прислал фотографии, в том числе и того, как быстро Вероника переключилась с одного друга на другого.
Караев от моих слов вздыхает и сосредоточенно трёт лоб, а затем рубит:
— Дичь какая-то. Ты мне всё это время рассказывал душещипательную историю про милую девчонку, которая натерпелась зла
— Я видел это всё собственными глазами, Олег! На тех фотографиях он трогал её самым похабным образом, а она ему отвечала.
— И он подтвердил, что у них всё было?
— Думаешь, мне это было в тот момент нужно? — сорвался я на рык, не в силах обсасывать то, что и так понятно.
— Ладно, что было дальше?
— А дальше они благополучно свалили из города, а я принялся зализывать раны старым дедовским способом: пошёл по бабам.
Перед мысленным взором тут же восстали картинки давно минувшего прошлого: полуголая Андриянова, развратно потирающаяся об меня сиськами, и я, который просто не мог взять то, что мне предлагали. Меня тогда вытошнило от гадливости к Истоминой и самому себе. А потом я просто вышвырнул Стеф из своей квартиры и нажрался в дугу, стараясь не выть в голос.
Именно с того дня до меня наконец-то начало доходить, насколько сильно меня засосало болото по имени Вероника Истомина. Я думал, что это были лёгкие отношения, где я рулю, а она следует за мной. А оказалось, что я один расхерачился о бетонную стену, влетев в неё на бешеной скорости.
— Хорошо, что она тогда пришла ко мне. Воспоминание её глаз, отражающих весь спектр отрицательных эмоций, до сих пор служат мне своеобразной анестезией.
— Так, стоп! Куда она пришла? — нахмурился Караев.
— После того как Истомина взяла бабло у моего деда и покувыркалась с Аммо, приползла ко мне. Змея.
— Ничего не понимаю. А зачем она пришла, если, как ты говоришь, дед сказал больше не отсвечивать в твоей жизни от слова «совсем»?
— Ну, наверное, попрощаться, — пожал я плечами, — образно заколотить последний ржавый гвоздь в крышку гроба нашей общей истории.
— Яр?
— Что?
— А ты уверен, что она реально взяла те деньги?
— Уверен, — жёстко рубанул я.
— Тогда какого чёрта она не пожинает плоды той сделки? И почему живёт не одна в собственной квартире, а делит квадратные метры с той, кто травила её по твоей указке? Ведь та Максимовская и эта — одно лицо, верно?
— И что?
— И то, что ты реально не видишь дальше собственного носа, Яр!
— Не ори на меня! — зло и пьяно вспылил я.
— Разуй глаза, идиот ты стоеросовый! Ты до сих пор её любишь, как одержимый, а иначе бы уже давным-давно свёл очевидное с невероятным и узрел наконец-то все причинно-следственные связи.
— Сам ты, идиот, Олег, — устало потёр я воспалённые глаза. — Перестань видеть белое там, где грязно-коричневое и воняет. Потому что, поверь мне — я тысячи раз искал ей оправдания, но все доводы утыкаются в те фотографии, где Вероника позволяла себя лапать, как последняя дрянь.
— Как об стенку горох, — вздохнул Караев, отставил в сторону недопитый бокал,
Громко хлопнув дверью.
— Умный тоже мне тут нашёлся, — пробурчал я и снова занырнул в бутылку, пока окончательно не утопился в воспоминаниях, сомнениях и непонятной, иррациональной боли, которая клокотала у меня внутри.
Устал...
Глава 20 – Истеричка
Ярослав
— Доброе утро, Ярослав, — пожимает мне руку начальник службы безопасности нашей фирмы Иван Чагин и красноречиво косится на бутылку холодной минералки, что я с кислой рожей прижимаю ко лбу.
— Недоброе оно, Саныч, — отвечаю я на рукопожатие и вновь шлёпаюсь в кресло.
— Что, малой, синька — зло?
— Сам ты малой, — беззлобно огрызаюсь я.
— На отца, капец как, похож, — прикусив нижнюю губу, утвердительно двигает подбородком.
— Отец нарком был, Иван Александрович. Хорош нас сравнивать.
— Я запомнил его другим, — улыбается мужчина, но я лишь пожимаю плечами. Мне нечего ответить на это утверждение. — Да и ты уже с перегаром второй день к ряду мне попадаешься.
Я от последнего очевидного факта отмахиваюсь. Да — грешен. Сначала пил, потом похмелялся, нажираясь ещё больше, чем накануне. Но у меня была уважительная причина — я снова занырнул в мутное, протухшее болото, заполненное уродливыми образами и прокисшими воспоминаниями.
Но теперь я всё это дерьмо переварил и понял, что куда-то меня не туда занесло. Подумаешь, не упала переспелой сливой по щелчку пальцев в мои объятия. А ведь я собирался делать всё красиво, по уму и без скользких телодвижений. Но теперь решил, что хватит с меня доброго самаритянина.
Я в игре. А это значит, что у Истоминой нет шансов.
— Ты узнал, что я просил?
— Обижаешь, — развёл руками Чагин и протянул мне пару папок. — Могу в двух словам описать, если тебе пока тяжко впитывать информацию самостоятельно.
— Будь добр, — откинулся я на спинку кресла и блаженно закрыл глаза.
— Короче, Янковский. Не имею понятия, зачем ты его пробиваешь, но там такое тело позорное, что даже говорить о нём желания нет. Папаня его владеет местным заводом силикатного кирпича, видит касатика своим приемником. Но касатик только пьёт, гуляет, да девок трахает. Ну и ещё периодически попадает в поле зрения правоохранительных органов: то с лёгкими наркотиками залетит, то пьяным за рулём, то в ночном клубе морду бить кому-то кинется. Короче — ничтожество, паразитирующее на добром имени своих предков.
— Тогда я вообще ничего не понимаю, — приоткрыл я один глаз и хмуро посмотрел на Чагина.
— Что именно?
— Что она в нём нашла?
— Кто? Та, кого я до этого пробивал?
Я только скривился и свинтил крышку с минералки, присасываясь к горлышку как к живительному источнику.
— Давай дальше, Иван Саныч.
— Ладно. Храмова Алевтина Петровна, в настоящий момент проживает в полутора часов езды от города, в посёлке Кутаис. До недавнего времени работала учителем литературы в местной школе, но в июне написала заявление по собственному желанию. Тогда же выставила дом на продажу. И ещё сдала мать-инвалида в дом престарелых.