Обещаю, больно не будет

Коэн Даша

Нельзя!

— На вот, переоденься, Вера. И быстро! Нас уже машина ждёт.

Не сдвигаюсь с места ни на миллиметр. Не могу. Не хочу. Не буду!

— И кончай реветь! — с удивлением прикасаюсь к щекам и чувствую солёную влагу. — Уже всё, наделала делов. А я тебе говорила! Говорила, Вера! Но кто бы слушал умную, наученную жизни маму, когда задница требует собственных приключений, правда? Ну что, весело было тебе, скажи? Отвела душу? Довольна? По балконам налазилась, пока этот гад насмехался над тобой? Господи, даже я в своё

время не была такой тупицей!

— Алечка, там бесполезно стучать. Закрыто.

— Вся гимназия теперь будет в курсе того, что ты позволила себя использовать. Вся, ты меня слышишь? Каждого просветят, уж поверь мне, да ещё и красок добавят. И фотографии эти, что ты увидела в моём телефоне, станут твоей визитной карточкой, милая доченька. А Басов, на пару со своей компанией шакалят, примется облизывать каждую мельчайшую подробность своего героического поступка. Пока ты окончательно не опустишься в глазах окружающих ниже плинтуса.

— Аля, ты бесполезно сотрясаешь воздух.

— Ай, — отмахивается мать, — помоги её лучше переодеться. Опоздаем же.

Куда опоздаем? Зачем? Почему?

Насильно умывают холодной водой. Затем крутят как куклу, меняя мокрые тряпки на сухие, но мне плевать. Я — овощ. Фактически! Да и толку нет. Как было холодно и мерзко, так и осталось. Что внутри, что снаружи. Так бывает, когда гадят в душу. Особенно самые близкие. И любимые...

Наконец-то выходим из квартиры. Мать выкатывает в подъезд два больших чемодана и закрывает за собой дверь. Я хмуро и непонимающе смотрю на них.

— Мам? — подбородок начинает жалобно дрожать.

— Мне не нужны проблемы, Вера. А ты к ним ещё и прилично прибавила. Семью в грязи вываляла, да и сама изгваздалась с ног до головы. Теперь уже не отмыться!

Отвожу взгляд, грудь начинает судорожно вздыматься, запуская во мне новый приступ истерики.

— Или отыграем, доченька? Давай вернёмся, и завтра ты в развесёлую припрыжку поскачешь в гимназию, где каждый будет тыкать в тебя пальцем и называть подстилкой Басова. И это в лучшем случае. Ну, об этом ты так безудержно мечтаешь?

— Нет, — хриплю я, начиная задыхаться от иррациональной внутренней паники.

— То-то же, — кивает она, — значит, не все ещё мозги растеряла со своими любовными любовями.

Поспешно выходим из дома и садимся в машину, что уже услужливо ждёт нас у подъезда. Хотя меня, скорее силой туда трамбуют, потому что я вновь превращаюсь в изломанную куклу. Проживая очередную катастрофу в своём умирающем мире, я не замечаю того, что автомобиль, в который мы сели слишком шикарный, а водитель и вовсе одет в чёрный костюм-тройку.

Я отмахиваюсь от всех этих нестоящих для меня деталей. Снова ударяюсь в тихие слёзы, жалея себя, потому что больше некому. И на две недели мысленно прощаюсь с городом, с которым теперь у меня ассоциируется самая большая в жизни боль и самое огромное счастье, пусть и искусственно раздутое.

Пусть!

Зато я была всегда честна, в отличие от всех этих беспринципных гороховых шутов.

Правильно мать меня увозит. За две недели у меня всё отболит, затянется и покроется пуленепробиваемой коркой новой брони. А дальше я вернусь и с высоко поднятой головой пройду мимо того, кто вытер об меня ноги.

Я пройду, да! А он увидит, что не сломил меня. Не превратил в пыль. Да, возможно, я вышла из этой партии проигравшей, но зато стала сильнее и умнее. Ведь теперь я назубок выучила тот урок, что мне так усердно вкладывали в голову.

Монстры любить не умеют. Лишь загоняют и рвут на части, забавы ради.

Всхлипнула судорожно и стиснула дрожащие пальцы, а затем постаралась выдохнуть своё отчаяние, когда машина остановилась у железнодорожного вокзала. Водитель помог выгрузить чемоданы из багажника и угрюмо кивнул моей матери.

А дальше перрон, вагон и женское купе, где кроме нас никого.

— И в какой монастырь едем? — неузнаваемым, изуродованным душевной болью голосом прервала я затянувшееся молчание, когда состав тронулся, а проводник принёс нам постельное бельё.

Мать с бабкой переглянулись, но на вопрос мой не ответили.

— Спи, Вера, — только и услышала я глухой приказ, а затем легла на верхнюю полку и попыталась уснуть.

Но увы. Сердце, разорванное в клочья, корчилось в невыносимой предсмертной агонии. Суставы выкручивало, а кости ломало — это тело рвалось туда, где по нему уже раз и абсолютно хладнокровно проехались танком. Спустя пару часов стало и вовсе невыносимо. Я скрутила пододеяльник жгутом и вставила его между зубов, а затем накрылась подушкой с головой, принимаясь беззвучно орать в никуда.

И только мелькающие в окне фонари были свидетелями моих сердечных мук. Мать и бабка тихо посапывали на нижних полках. Им не было дела до того, что я изнутри вся сгораю.

Через шесть часов и сорок две минуты поезд остановился на неприметном полустанке, а мы, кутаясь в свои ветровки, вышли в промозглую ночь. Молча добрались до куцей вокзальной площади. Поймали сонного бомбилу, который без особого желания довёз нас до нужного адреса.

Только остановился он не перед воротами древнего храма, а возле двухэтажного жилого дома с белой и потрескавшейся штукатуркой на стенах.

— Мам? — поёжилась я и покосилась на беспробудного спящего мужчину, вольготно развалившегося на ближайшей лавочке.

— Что, не нравится? — неожиданно зло огрызнулась мать и я тут же боязливо отступила шаг назад.

— Я не понимаю, — растёрла лицо ладонями, приказывая подбородку не дрожать.

— А что тут понимать, Вера? Это твой новый дом, — указала она выкрашенной синей краской балкон на втором этаже, — привыкай.

О боже...

Глава 4 – Святая женщина