Обет
Шрифт:
Бартоломью с факелом, освещая коридор маленькой сальной лампой. Около
винтовой лестницы, я остановилась, кинув взгляд в проход, ведущий в
опустевшие покои моих родителей этажом выше. Бартоломью уже начал
спуск по ступенькам своей кривой походкой. Но вместо того, чтобы
последовать за ним, я на цыпочках стала подниматься наверх. Что-то
непреодолимо тянуло меня туда, и я не останавливалась, пока не оказалась
перед дверью комнаты моей матери. Здесь я остановилась
тишине и покое темного пустого этажа. Мысль, что я никогда больше я не
услышу звонкий смех родителей, болью отозвалась в моем сердце. Никогда
больше тепло камина в комнате матери не будет манить меня. Никогда
больше я не прокрадусь в ее постель в ненастную ночь, чтобы успокоиться в
ее объятиях.
Не дожидаясь, пока мужество оставит меня, я толкнула дверь и вошла, закрыв ее за собой. Я подняла лампу повыше, освещая комнату. Слуги
избавились от постельного белья, лекарств и трав, которые я заметила в ее
комнате, когда была здесь в день ее смерти. Но в остальном все было как
обычно, именно так, как при маме. Ее кровать была застелена пуховым
одеялом, занавески на окнах раздвинуты, пол покрыт свежим тростником.
Было ощущение, что она просто уехала в долгое путешествие, и мы ожидали
ее возвращения со дня на день.
– Если бы это было так, – прошептала я, ставя лампу на туалетный
столик матери и направляясь к деревянному сундуку в конце кровати.
Я бы не осмелилась открыть сундук, будь моя мать жива. Но глубокое, острое желание иметь хоть что-то от нее на память двигала мной. Я подняла
крышку, и от знакомого аромата лаванды на глаза навернулись слезы. Это
был запах моей матери: она носила маленькие мешочки сухой лаванды от
моли в складках одежды. Я достала бордовый дамаст3 с узором гранатового
цвета, зарылась в него лицом и со сдавленными рыданиями дала выход
горячим слезам, орошая ими красивое платье – последний подарок отца
матери.
– Больше никаких слез, – пробормотала я, укладывая одежду обратно в
сундук и стирая следы слез на щеках. Не стоит спускаться в Большой зал и
встречать гостей с опухшими глазами и заплаканными щеками.
3 Дамаст – ткань (обычно шёлковая), одно- или двухлицевая с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения.
Я начала опускать крышку, и тут мое внимание привлек какой-то блеск
– в прорезь фланели, которой была обита внутренняя часть крышки был
вставлен серебряный ключ. Его, очевидно, сунули второпях, иначе он был бы
спрятан тщательно. Я взяла его и повертела на ладони. От
быть, в сундуке есть тайник?
Я запустила руку в сундук, пробираясь сквозь слои одежды, пока мои
пальцы не коснулись дна. Провела рукой по краям, не совсем понимая, что
именно ищу, но мое любопытство росло. Несколько минут я осматривала
каждый угол, каждую доску, каждый изъян в сундуке. Ничего не обнаружив, я села на колени, глубоко вздохнула и уставилась на сундук. Возможно, я
ошибалась. Может быть, там не было никакого тайника. Может быть, ключ
был от одного из сундуков, которые стояли у противоположной стены. Я
начала закрывать крышку, но остановилась. Я несколько раз поднимала и
опускала крышку, изучая ее, и победная улыбка заиграла у меня на лице –
первая настоящая улыбка за последнюю неделю. Моя настойчивость
оправдала себя. Я нашла секретное отделение! Я полностью открыла сундук
и провела рукой по фланелевой ткани, пока пальцы не нащупали крошечный
комочек под тканью – замочную скважину. Отодвинув в сторону маленькую
прорезь во фланели, я вставила ключ. Он идеально подходил. Щелчком
одного оборота замок поддался, открывая узкое отделение. В ней были
спрятаны ожерелье, драгоценности и бумаги – самые ценные вещи, которыми владела моя мать.
По очереди я стала все осматривать, возвращая каждую вещь на место, несмотря на то, что теперь они были моими, и я могла делать с ними все, что
захочу. Украшения были изысканно красивы, и большинство из них я
никогда не видела на моей матери. Перебрав драгоценности, мои пальцы
дотронулись до свернутого пергамента. Я вытащила его. Он был перевязан
тоненькой розовой ленточкой или, точнее, кружевной каймой, которая
напоминала кайму от подола детской одежды. Холодный ветерок скользнул
под корсаж вверх по спине. Я оглянулась на круглые окна полностью
закрытые ставнями и не пропускающие ветер. Что-то внутри меня
уговаривало захлопнуть сундук, выскочить из комнаты и притвориться, что
мне ничего не известно об этом. Интуиция подсказывала мне, что то, что
было в свернутом пергаменте, не будет приятным. Но другая часть меня
оставалась спокойной, напоминая, что нет смысла пытаться убежать от
правды и бороться с судьбой. Я осторожно развязала розовое кружево. Оно
змейкой упало на пол. Пергамент, смявшийся от старости, медленно начал
раскрываться, как будто по собственному желанию. Я разгладила
затвердевшую бумагу. Сверху жирными черными буквами было написано
«Древний обет Ханны». У меня перехватило дыхание. Обет?