Обезьяна приходит за своим черепом
Шрифт:
— Курт, — вдруг встал с места Курцер, — не надо! Не надо со мной валять дурака! Понимаете, я вам не Ганс.
— Господи, да я... — взмахнул рукой Курт.
— Да! Вы, вы! Вот вам и не надо обманывать меня. Понимаете, ни к чему это. Давайте поговорим честно и открыто. Я согласен вас использовать, но для этого вам нужно бросить со мной эту нехорошую, совершенно бесцельную манеру играть какого-то дурачка. Дело, конечно, не в саде.
— Ну, дело и в саде, — горячо ответил Курт. — Я ваших мыслей в отношении меня не понимаю, но уж если вы со мной говорите, то разрешите
— Ладно, — вдруг рассмеялся Курцер. — Пусть дело будет в саде. Я забыл, что вы работали ещё с моим отцом. Так вот, моё первое поручение вам: вы завтра берёте мальчика и ведёте его к оранжерее. Понимаете?
— Понимаю, — сказал Курт.
— Вы его уводите ловить дрозда, и что бы там, в доме, ни случилось, вы его домой не пускаете.
— И это понимаю, — ответил Курт и даже не позволил себе улыбнуться.
— Ну вот и отлично. Повторяю: какими угодно средствами, но чтобы завтра мальчика там не было. Понимаете? — Он ткнул пальцем в потолок комнаты, где помещался кабинет профессора.
— Понятно, — ответил Курт и глубоко вздохнул.
— Ну вот, значит, и договорились, — сказал Курцер и поднялся из-за стола.
Впереди что-то крикнули. Автомобиль резко остановился. Несколько человек стояло впереди на дороге. Белые и красные пятна фонарей приблизились и скакали по земле. При красном свете было видно несколько больших чёрных шпал, положенных одна на другую поперёк дороги. «Настоящая баррикада, — подумал Курцер. — Быстро работают!» Несколько поодаль, накренясь на правый бок, стоял автомобиль охраны. Белый фонарь подошёл совсем вплотную и стал скользить по колёсам — кто-то осматривал их со всех сторон.
— Вот, — сказал Курцер Бенцингу, — опять что-то неладно.
— Я выйду узнаю, — и Бенцинг взялся за ручку дверцы.
— Сидите, сидите, — приказал Курцер, — сейчас опять поедем.
Они проехали несколько шагов и опять остановились.
— Чёрт! — выругался Курцер.
Сзади с визгом накатил и остановился последний автомобиль охраны.
— Что ещё за история? — сказал Курцер.
Охранник подошёл к шофёру и сказал ему что-то, потом осторожно отворил дверцы пассажирской кабины.
Через мутные сумерки — было видно, что наступает уже утро. — Курцер узнал подошедшего и встал, нащупывая в кармане ручку браунинга.
— В чём дело, лейтенант? — спросил он недовольно. — Лопнула шина или что?
Он хорошо понимал, что это не шина лопнула, это случилось что-то на дороге — и, может быть, весьма серьёзное...
— А? — переспросил он, раздражённо морщась, так, словно не расслышал ответа, хотя лейтенант ещё не успел ему ничего ответить.
Лейтенант стоял навытяжку, держа руку под козырёк. Он быстро и звучно дышал и казался очень помятым, но рука около козырька не дрожала.
— Господин полковник, — сказал он, — дорога оказалась заваленной. Кроме того, впереди ещё натянут стальной трос, у переднего мотоциклиста снесло голову.
— Недурно, —
— Когда автомобиль остановился, — быстро продолжал лейтенант, стараясь опередить его движения, — из кустов стали стрелять. У меня прострелена фуражка.
— Ещё того лучше, — усмехнулся Курцер. — Да вы же герой, лейтенант!
— Когда я вышел из автомобиля, на меня из-за кустов выскочил мужчина, но я...
— Где он? — коротко спросил Курцер.
Происшествие было много серьёзнее, чем он даже думал.
— Впереди лежит.
— Идёмте, — сказал Курцер.
Он легко выскочил из автомобиля и широким, мягким шагом, похожий на быстро крадущуюся белую рысь, пошёл по дороге.
Были только первые минуты рассвета. В неподвижном белом воздухе чётко и ясно рисовались немногие предметы — круглые чёрные кусты по бокам дороги, чёрная же, тускло блестевшая в канавке вода и в перспективе несколько высоких, прямых деревьев. Деревья стояли совершенно неподвижно, как будто выхваченные одним взмахом ножа из целого куска фанеры или жести. Ещё дальше, как за толстым, мутным стеклом, виднелось поле, кусты и тусклые красные крыши, вытянутые в одну нитку. Видимо, там находилась деревня. В ту секунду, когда Курцер выпрыгнул из машины, вдалеке пронзительно закричал петух. И в тончайшем, ломком, как ледок, от утреннего холода воздухе его крик прозвучал особенно гулко.
«И пропел петел в третий раз», — вспомнилась почему-то Курцеру евангельская цитата.
Убитый лежал на дороге, полуоткрыв рот и показывая крепкие жёлтые, как калёные орехи, зубы. Около его головы уже наползла небольшая чёрная маслянистая лужица.
— Куда вы его? — спросил Курцер и опустился на корточки.
— В лоб, — поспешно сказал лейтенант. — Вам надо отойти с дороги, охрана обшаривает кусты.
— Вы уже связались с городом? — спросил Курцер, неотрывно смотря на убитого.
— Пока не удалось включиться в телефонную сеть. На большом расстоянии перерезаны провода.
— Здорово! — похвалил кого-то Курцер. — Молодцы! — и повернул ладонями кверху руки трупа.
При фонаре были видны жёлтые мозоли, толстая, продублённая кожа. Курцер даже слегка пощёлкал по ней пальцем. Потом провёл рукой по бокам брюк, где находились карманы.
— Ничего нет, — сказал стоящий над ним солдат. — Вот только, — он протянул маленькое круглое зеркальце в черепаховой оправе.
Курцер посмотрел на него, но в руки не взял.
Около накренившегося автомобиля стояла группа военных, человек восемь — десять. Из них двое в ординарной военной форме, забрызганные грязью, с винтовками старого образца, с примкнутыми неуклюжими австрийскими штыками. Серый отблеск утра блестел в широких лезвиях штыков. «Откуда эти чучела?» смутно, не удивляясь, подумал Курцер. Он снова поглядел в лицо трупа. Оно было ничем не примечательно. Ординарнейшее широкое лицо с зеленоватой, неживой кожей городского жителя, всё в мелких жёлтых веснушках. Нос широкий, расплывчатый. Небольшие висячие усы.