Обезьяна приходит за своим черепом
Шрифт:
Ланэ потел и елозил по стулу.
— Да ну же, в чём дело? — мягко подстегнул его Гарднер.
— Дело в том, что некоторые выражения... Я ведь писал о себе... выдавил наконец из себя Ланэ. — Видите ли, кто-то из наших публицистов сказал: «Никогда и никто не бывает побит так сильно, как раздавленный собственными доводами». (Разумеется, что эту цитату Ланэ выдумал только что, потому что надо же было на кого-то сослаться.) Так вот я...
«А что он так противно трясётся? — неприязненно подумал Гарднер. — И кто это его царапнул по щеке? С женой он, что ли, подрался? — Он скользнул взглядом по фигуре
— Одним словом, — сказал он громко, — делайте и пишите что вам угодно, но если вы уж взялись за эту почётную задачу — сохранить вашего учителя, то и не забывайте основного: убедить профессора в том, что для игры в страусы он выбрал неподходящее время. А чтобы облегчить вам это, я думаю, будет не лишним, если мы отправим вас к профессору для личных переговоров.
— Что?! — в ужасе вскочил Ланэ, совершенно забыв о том, где он находится. — Мне лично?
— Ну да, вам! Лично! — твёрдо повторил за ним Гарднер. — Лично вам! А что вы так испугались? Ничего страшного тут нет! Приедете вы, разумеется, от себя, но только привезёте от нас ему некий документ. То есть опять-таки не от нас, а от коллектива работников вашего института. Вот и поговорите тогда с ним лично обо всём. Кстати, вы и о письме своём потолкуете. Вы не смущайтесь, что в нём вы не пощадили себя, — это мы вам в вину никак не поставим. «Унижение паче гордости» — в данном случае это изречение как раз подходит... Впрочем, это ещё не сейчас, а потом, через некоторое время... Да, — вспомнил он вдруг, — кстати! В прошлый раз вы показали, что Ганка назвал того человека, которого вы видели у него, Отто Грубером. Скажите, ну а профессор Мезонье этого Отто Грубера не видел и не знал?
— Нет, не знал! — быстро ответил Ланэ.
— А почему вы так уверены? — вцепился Гарднер.
— Ну, во-первых, он пробыл у Ганки всего один день, во-вторых, профессор никогда не мешался в политику!
— Как и вы? — улыбнулся Гарднер.
— Как и я!
— Как и Ганка!
— Как и Ганка! — ответил с разбегу Ланэ и спохватился: как же так, политикой не занимался, а арестован за политику. — Ну, о Ганке-то я, собственно, не знаю, — поправился он. — Ведь вот вы его...
— Политикой не занимался, — Гарднер выдвинул ящик стола и достал книгу в пёстрой обложке. — Ну а вот эту статью в «Ежемесячном обозрении» как назвать иначе, как не самым наглым протаскиванием политических идей под видом чистой науки?
— Это верно, — уныло сознался Ланэ.
— А книга профессора Мезонье, где он пытается опровергнуть наше миропонимание в самых истоках его возникновения и отнять наше историческое право на переустройство мира? Неужели это тоже не политическая, не чётко политическая концепция? А? Как, по-вашему?
— Вы правы! Это политика! — опять согласился Ланэ.
— Отнимите у нас наше право, выработанное историей, нашу кровь и наш дух, сложившийся в течение тысячелетий, заставьте нас отречься от учения о нашей исключительности — и что тогда останется от нас? Слепая военная машина — и только? Не правда ли?
— Правда! — снова согласился Ланэ.
— То-то, что правда, и вот это вам и нужно объяснить профессору. Он либо не понимает этого действительно, либо
— Сенеку! — усмехнулся Ланэ.
— Отделаться шуточками да цитатками из Сенеки. Нет, это теперь не пройдёт. Мы кровь проливаем, а он чернила льёт, но право-то крови всегда выше права чернил. Передайте ему это. Он любит афоризмы.
— Скажу, всё скажу, — заторопился Ланэ и подумал: «Боже мой, он ведь по-настоящему волнуется!»
Гарднер сидел и смотрел на Ланэ.
— Вот и ваше письмо тоже политика, — сказал он вдруг.
«Пропал! — ужаснулся про себя Ланэ. — Уже читал! Значит, Курт действительно предал меня».
— Только правильная политика, умная политика, такая, которая нам нужна, поэтому, — Гарднер встал и очень дружелюбно, совсем как равному, протянул Ланэ руку, — и поэтому до свидания, господин Ланэ! Вот ваш пропуск! Идите и спите себе спокойно! Мой привет вашей супруге...
Ланэ откланялся и, пятясь, пошёл к двери. Но тут Гарднер снова окликнул его:
— Когда вы побываете у жены Швейцера с поручением от её мужа, то... Вы когда у неё будете?
— Завтра утром! — смиренно ответил Ланэ.
— Так вот, после этого позвоните мне, только из собственной квартиры, разумеется. Хорошо?
— Хорошо! — ответил Ланэ.
— Так спокойной ночи! — кивнул головой Гарднер и раскрыл какую-то папку.
Снова коридор, запах масляной краски, неоновые лампочки, первая лестница, вторая лестница, фивейские сфинксы — один с отколотым носом, обезглавленный Рамзес, поражающий врагов, паук с человеческим лицом, последняя дверь — и вот она, улица!
— Уф! — вздохнул с наслаждением Ланэ и потёр переносицу. «Жив! Слава Богу, жив! Вот оно! Не так, как Ганка и Швейцер! Три Ка! Три Ка! Какие же это три Ка? Кюхе, киндер, а что третье? Клейдер или кирхе? А Гарднер совсем не страшный...»
Вдруг он вздрогнул.
«Сходите к госпоже Швейцер и после позвоните мне, но только из своей квартиры», — раздалось у него в ушах. — Зачем же ему звонить? Звонить после посещения?.. Значит...
Он стоял, смотря в темноту. Ветерок налетел и погладил его по лицу. Он досадливо поморщился.
«Значит, я всё-таки стал его агентом? — решил он вдруг с печальным, но спокойным убеждением. — Как же это так получилось? Этот Швейцер? Да и не Швейцер сначала, а Курт! Да и не Курт даже, а кто же? — Он вдруг усмехнулся и махнул рукой. — Ах, да что тут думать. Не всё ли равно, кто! Важно, что я достукался!»
...Вот всё это и вспомнил Ланэ, глядя на Курта. Теперь всё это было позади, но как бы там ни было, видеть шпиона Гарднера было ему неприятно.
А Курт поднял с земли новый кол — четвёртый, наверное, — и стал тесать его быстро и умело, сбрасывая на землю красивые белые стружки. И кол заблестел и становился всё более похожим на клык.
— А вы Курцера не видели? — спросил Курт.
— Да ведь он, кажется, у себя в комнате. А что? — спросил Ланэ, смотря на Курта.
— Да так... Не хотелось бы мне ему на глаза попадаться.