Обида
Шрифт:
— Пап, я пойду погуляю, — прервал его размышления Серёжка.
Павел Егорович открыл глаза. Серёга стоял в дверях уже одетый, и видно было, что спрашивает он из чистой проформы. Разрешат ему или не разрешат — он всё равно уйдёт. И Павел Егорович вяло и неопределённо махнул рукой и вздрогнул, когда Серёжка хлопнул дверью. И вдруг испугался: «А что, если и Варя?..» У него даже закружилась голова и перед глазами поплыл новый мебельный гарнитур. Он поднялся и стал торопливо одеваться. Он не знал, куда идёт, зачем, от чего уходит, в конце концов он просто выбежал на улицу.
Павел Егорович не понимал,
Раньше он шёл в толпе, почти никого не замечая, и толпа обтекала его, безликая, бесцветная, как вода, и нужно было кому-то уж очень сильно постараться насчёт своего внешнего вида, чтобы заслужить пристальный взгляд Павла Егоровича.
Теперь же однородная, вязкая толпа будто бы развеялась. Его обгоняли и шли навстречу отдельные люди. И каждый, словно отдельная планета, нёс свою атмосферу, свою жизнь.
Вдруг запахло чем-то настолько знакомым и родным, что Павел Егорович даже споткнулся. Запах нёс высокий крупный мужчина с самоуверенной, чтобы не сказать — надменной, походкой. Он шёл прямо на Павла Егоровича и, посмотрев с каким-то смыслом ему в глаза, тотчас намеренно отвернулся с подчёркнуто безразличным видом. Лицо высокого мужчины показалось Павлу Егоровичу тоже знакомым, как и запах. Они разминулись. Павел Егорович оглянулся и пристально посмотрел в спину высокому. Нет, он не мог вспомнить, откуда ему известен этот запах и этот человек. Но ему казалось, что если он не вспомнит, то произойдёт что-то непоправимое. Конечно, Павел Егорович не думал именно такими гладкими словами, мысли его суматошно и растерянно метались, потому что знакомый ему незнакомец с каждым шагом удалялся всё дальше и дальше и готов был вот-вот врасти в монолит вечерней толпы.
Наконец Павел Егорович решился и, наплевав на приличия и на то, как смешно и подозрительно будет выглядеть со стороны, решительно повернулся и суетливо затрусил вдогонку за этим человеком. Он даже обогнал его на десяток-другой шагов (а сделать это было нетрудно, ибо незнакомец двигался вальяжно, не роняя в толпе своего достоинства) и завернул к нему навстречу. И опять ничего не вспомнил. Незнакомец посмотрел на него — на этот раз уже с определённым смыслом. Павлу Егоровичу показалось, что по его лицу скользнула ядовитая усмешка. Незнакомец уже не отвернулся, и они так и разминулись глаза в глаза.
Когда Павел Егорович, проклиная своё любопытство и слабохарактерность, ещё раз проделал этот же манёвр, мужчина остановился и, не убирая с лица насмешки, сказал:
— Ну что, узнал наконец?.. И на том спасибо, что хоть с третьего захода узнал…
И тогда Павел Егорович узнал его по голосу. Это был Колька.
Если люди встречаются редко, от случая к случаю, то с ними порой происходят забавные вещи. У них вдруг возникает ощущение, что долгих лет разлуки не было, что это время вдруг как-то выпало из жизни. И чем сильнее они изменились и внешне и внутренне, тем острее они вдруг начинают ощущать себя прежними, какими расстались несколько лет назад. Причём каждый, глядя на растолстевшего товарища, думает: «Надо же, что годы-то с человеком делают…» — но себя представляет прежним и неизменным и потому позволяет себе и тон и шутки, уместные лишь два десятка лет назад. И если один из них был раньше под влиянием другого, то, как бы он с тех пор ни вырос в чинах
— Колька! — закричал Павел Егорович, забыв о своём конфузе и о том, что вокруг тесно идут люди. — Колька… — мурлыкал Павел Егорович и пытался похлопать старинного друга по плечу.
— Пашка, — глухо проурчал высокий и положил ему руки на плечи, рывком придвинул к себе, и Павел Егорович уткнулся в отвороты его жёсткого пальто и с наслаждением втянул в себя знакомый до головокружения запах. — А я смотрю — Пашка, — говорил Николай, не выпуская Павла Егоровича из рук, а лишь чуть отстраняя, чтоб ещё раз полюбоваться, — а он идёт и нос в сторону… Ну, думаю, ладно, мы тоже гордые. Гляжу — другой раз плывёт навстречу, глазам не поверил. Я ведь только на третий раз догадался, что ты никак меня не признаёшь. — И на этих словах он ещё больше, насколько хватило рук, отодвинулся, чтобы продемонстрировать себя, изменившегося.
— А у меня стукнуло: кто же это, кто? И даже… — Павел Егорович хотел сказать, что даже запах знакомый, но осёкся и замолчал.
Так они и стояли некоторое время, молча и любовно оглядывая друг друга.
Потом Николай, не говоря ни слова, уверенным, командирским движением развернул Павла Егоровича, цепко взял его за рукав и зашагал быстро и решительно. Павлу Егоровичу, чтобы поспеть за приятелем, пришлось быстро-быстро перебирать ногами. Он даже несколько откинулся, будто сопротивлялся. И, не убирая с лица умилённой улыбки, расслабленно приговаривал, как бывало раньше:
— Ну куда, Коль, подожди, надо же Варе позвонить, я же на минутку вышел…
Николай сурово молчал и отвечал ему лишь нарочито свирепыми взглядами.
В чебуречной Николай потерял всю свою вальяжность и стал привычно и складно суетлив. Впрочем, суетливость его выражалась в скорости и мелкости движений, а не в их бестолковости.
Он поставил Павла Егоровича в очередь за чебуреками, два раза напомнил, чтобы тот брал восемь штук, потом пошарил по подносам, чистых стаканов не нашёл, подхватил два из-под кофе и нырнул в мойку Потом, мелко встряхивая стаканами и сгоняя с них капельки воды, проскользнул меж занятых столиков. Как-то отыскал местечко, кого-то подвинул, где-то нашёл бесхозный стул и со скрежетом придвинул к столику, крикнул через весь зал насчёт селёдочки или огурчиков, да так зычно, что стеснительный Павел Егорович поёжился, втянул голову в плечи и быстро закивал; мужики, посмотрев на него с пониманием, ещё больше утеснились.
Когда Павел Егорович подошёл с чебуреками, уголок стола сиял чистотой, и в прозрачных тонких стаканах мерцала налитая на два пальца водка. Приборы лежали на белых салфеточках, аккуратно протёртые, а Николай откинулся на стуле и приятно улыбался, но, увидев, что в ветчине с солёным огурцом и хреном мало солёного огурца и хрена, с тарелками побежал на раздачу. Павел Егорович опять слегка поёжился от его голоса, но на этот раз к смущению примешалось восхищение и даже некоторая зависть. От уверенной хозяйской ухватки друга у Павла Егоровича даже спина зачесалась.
Николай, пристукнув, поставил тарелки на стол. Ветчина буквально плавала в жидком хрене, а огурцы были наложены в отдельную тарелку грудой. Он снова откинулся на стуле и положил ладони на стол, как пианист перед вступлением. Суета кончилась. Всё, что должно произойти теперь, говорил весь его вид, должно свершаться неторопливо и вдумчиво. И Павел Егорович, отметив про себя эту перемену ритма, постарался, как говорится, подладиться в ногу и тоже откинулся на спинку стула.