Обида
Шрифт:
— …Теперь ты инженер-экономист, — с трагической настойчивостью продолжала тёща, — начальник планового отдела крупного института, уважаемый и заслуженный человек. И за эти годы я могла убедиться, что к дочери моей и к моему внуку ты относишься хорошо. И поэтому, — она сделала паузу и посмотрела по сторонам, глаза её снова покраснели, — я хотела бы, чтобы ты не держал на меня зла. Прости, Павел… за всё и будь счастлив, будьте все счастливы.
И она стала судорожными глотками пить колючее шампанское.
Укладываясь спать, Серёжка из своей комнаты прокричал:
— Ужин прошёл в тёплой, дружественной обстановке!
Павел Егорович в это время раздевался в прихожей.
Он вызвал такси по телефону, проводил Галину Семёновну до машины, открыл дверцу и поцеловал тёщу в щекочущий мохеровый шарф, скрывающий её щёки. Потом постоял немного, не отрывая взгляда от «Волги», наблюдая, как она тычется багажником по закоулкам двора — ищет выход. Теперь он раздевался и никак не мог справиться с застывшей на лице улыбкой. Варя вышла к нему, помогла снять пальто и повесила его. Потом обняла Павла Егоровича за шею и горячо зашептала:
— Я так рада, так рада… Ты представить себе не можешь, как я рада. Меня это так угнетало… Теперь всё будет хорошо. Правда?
Павел Егорович посмотрел через её плечо в комнату — не видно ли Серёжке? — и крепко поцеловал жену.
На следующий день, с утра, Павел Егорович почувствовал себя нездоровым. Подниматься с кровати не хотелось, всё тело болело, суставы ныли. Он начал чихать и кашлять, попросил у Вари градусник. Она сама сунула градусник ему под мышку, заботливо подоткнула одеяло и присела на краешек кровати, беспрестанно трогая его лоб губами.
Варя вынула термометр и повернула к свету.
— Ну вот, тридцать восемь и две. Я немедленно вызываю врача. Ещё не хватало, чтобы ты воспаление лёгких получил. Это твой Торчинский виноват, ему спасибо скажи… Вечно он все окна открывает, вечно ему воздуха не хватает…
«Хорошо, что она не видела, как я вчера без пальто в магазин бегал», — подумал Павел Егорович и тихонько улыбнулся.
Телефон стоял в передней, Павел Егорович в ознобе, как сквозь вату, слышал далёкий голос жены:
— …Да, очевидно, сильная простуда, температура тридцать девять…
Она наспех напичкала Павла Егоровича норсульфазолом и аспирином и убежала, оставив Серёжке подробнейшее послание на кухне.
Сколько прошло времени, Павел Егорович не помнил. Он проснулся весь в поту и, услышав ещё один звонок, закутался в одеяло и пошлёпал босиком в переднюю. Снял трубку — длинный гудок. Сообразил, что звонили в дверь, нащупал замок. Пришёл высокий, угрюмый молодой человек с чемоданчиком и сказал, что он врач. Посмотрел на босые ноги Павла Егоровича и раздражённо произнёс:
— Нехорошо,
— Да вот, видите, в самом деле… спросонья не сообразил, — оправдался Павел Егорович и улёгся в постель. Потом, стесняясь того, что весь он мокрый от пота, дал себя осмотреть и выслушать.
— Что принимаете? — строго спросил врач.
Павел Егорович кивнул на тумбочку. Врач бегло окинул взглядом лекарства и сказал:
— Правильно. Будет держаться температура, можете попробовать антибиотики посильнее, но лучше не злоупотреблять. У вас грипп.
Потом позвонил Торчинский и справился, в чём дело. Потом пришёл Серёжка и перенёс телефон на тумбочку, к кровати.
Через три дня Павел Егорович был почти здоров, вот только донимал насморк.
На пятый день он пошёл к врачу, а когда вернулся, то застал дома Торчинского и Белкина.
— Мы, понимаешь, навестить больного пришли, а больной, понимаешь, где-то шляется, — сказал Торчинский, а Белкин сразу полез обниматься и целоваться, помог Павлу Егоровичу снять пальто.
— Ну что вы, в самом деле, — сконфуженно сказал Павел Егорович, отнимая пальто у Белкина. — Я сам, я сам. Да какой я больной? Я здоровый. Сергей, у нас там в холодильнике, кажется…
— Пал Егорыч, — укоризненно сказал Торчинский, широко разводя руками, — ты, понимаешь, плохо о нас думаешь.
Торчинский ласково взял Павла Егоровича за талию и повёл в комнату, где на столе красовалась бутылка грузинского коньяка, яблоки, апельсины, бананы и тонко нарезанный лимон.
— Фрукты от месткома и женской половины отдела, а всё остальное мы с Михал Григорьевичем, — с готовностью пояснил Белкин и триумфальным жестом пригласил всех к столу.
Растроганный Павел Егорович часто моргал и пытался что-то сказать. Серёжка летал из кухни в комнату с довольным и заговорщическим видом. Видно было, что все эти мужские дела ему очень нравятся.
— А скоро ли Варвара Алексеевна придёт? — спросил Белкин.
— Мама звонила и сказала, что задержится, — отозвался Серёжка. Он стоял в сторонке у окна и делал вид, что внимательно смотрит на улицу.
— Пал Егорыч, — понизив тон, сказал Торчинский, — неудобно как-то, понимаешь. Парень хлопотал, переживал… Пускай посидит с нами.
Серёжка опрометью бросился на кухню — якобы привернуть чайник.
— Конечно, конечно, — сказал Павел Егорович.
— Серёга, — приятельски крикнул Торчинский, — а ну давай сюда, к нам!
— У меня здесь чайник, — дрожащим от жалости к себе голосом отозвался Серёжка.
— Бог с ним, с чайником, тебя все ждут, — сказал Торчинский.