Обитель ночи
Шрифт:
— Это она. Не могли же сразу две Анны Херцог одновременно выйти замуж. Значит, отца Антона звали Феликс Кениг. Херцог — девичья фамилия его матери…
Тут вмешался Кришна:
— Отлично, вы узнали это. Может быть, остановитесь на поисках в Дели и поработаете над статьями о местной жизни, пока в истории с полицией не поставлена точка?
— Да-да, разумеется…
Однако Нэнси едва ли слышала увещевания Кришны. Она понятия не имела, какую именно пользу извлечь из новой информации, но чутье подсказывало, что она на верном пути. Нэнси продолжила:
— Итак, следующий вопрос: кем был Феликс Кениг?
Вглядываясь в результаты
Она повернулась к нему.
— Ничего. Абсолютно ничего.
21
В гуще джунглей, под большим скальным навесом, поросшим лишайником, монахи сделали еще один привал. Укрытие принесло облегчение: дождь измотал всех — он с таким шумом барабанил по буйной листве, что людям приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.
Они лежали без сил, как павшие на поле боя, в необычных позах, впитывая каждую минуту недолгого отдыха. Лишь помощник настоятеля оставался на ногах, настороженным взглядом обводя заросли. Школьная учительница тоже еще не спала: присев на корточки подле белого человека, она тревожно наблюдала за тем, как медленно вздымается и опадает его грудная клетка, ожидая, что каждый вдох может стать последним. По приказу помощника настоятеля она ни на минуту не отходила от чужака на протяжении всего перехода, даже когда монахи тащили его носилки через густые заросли.
Учительница осторожно убрала влажное полотенце, накрывавшее его лоб и глаза, и стала бережно вытирать ему лицо. Тотчас на ключицу белого опустился москит. Учительница отложила в сторону полотенце и попыталась осторожным движением отогнать насекомое.
И вдруг, когда она наклонилась, глаза мужчины широко распахнулись. Она замерла. Никогда в жизни она не видела голубых глаз — они были цвета бесценного синего коралла, цвета ясного неба над Тибетом в прозрачный безоблачный летний полдень. Учительница в ужасе вскрикнула и тут же почувствовала, как огромные костлявые руки ухватили ее за плечи. Она закричала еще громче. Через секунду четверо монахов вскочили на ноги и схватили белого человека за руки. Учительница была отброшена на землю, где осталась лежать, продолжая хныкать, пока молодые монахи удерживали живой скелет, подавляя его сопротивление. Секундой позже к месту происшествия подоспел помощник настоятеля. Незнакомец уже утихомирился, но продолжал учащенно дышать. Его взгляд был застывшим, словно человек находился в забытьи. Дрожащим от страха и волнения голосом помощник настоятеля спросил:
— Кто вы?
Ответа не последовало. Грудь белого человека вздымалась и опадала. Он медленно повернул голову и посмотрел на задавшего вопрос ламу. В глазах его как будто застыли слезы, однако губы растянулись в улыбке. С восторженной интонацией он проговорил:
— Я был в Шангри-Ла.
Стоявший рядом с помощником настоятеля доктор наклонился к его уху и прошептал:
— Сумасшедший.
Лицо белого человека исказила гримаса ярости, как будто он расслышал слова доктора или, по крайней мере, почувствовал его сомнения.
— Говорю вам, я был там!
После этих слов силы оставили его. Он откинулся на спину, прикрыл глаза и шепотом произнес:
—
Помощник настоятеля склонился над чужаком, молясь, чтобы он не провалился обратно в беспамятство, и спросил:
— Кто такой Феликс Кениг? Он был вашим спутником? Он умер?
Пронзительно голубые глаза вновь открылись. Незнакомец не шевелился, но беспокойный блеск расширенных зрачков придавал его взгляду необычайную силу. На лице его вновь появилась слабая улыбка.
— Феликс Кениг не умер… Его взяли в плен.
— Кто?
— Русские. Они отправили его в Сибирь…
Помощник настоятеля решил, что незнакомец и впрямь безумен или бредит: в Тибете русских нет. Он посмотрел на него и, очень медленно проговаривая слова, сделал еще одну попытку:
— Скажите, кто вы и что делаете в Пемако?
— Мы были в Шангри-Ла. Мы видели «Книгу Дзян».
Он умолк. Помощник настоятеля повернулся к монаху-врачу и тихим шепотом спросил:
— Что скажете?
Доктор нахмурился.
— Он заговаривается. Это бред. Надо заставить его поесть и попить.
— У вас есть какое-нибудь средство от лихорадки?
— Да. Только позвольте задать ему вопрос.
Помощник кивнул. Доктор опустился на колени и приблизил голову к уху незнакомца.
— Вы понимаете, где находитесь?
Мужчина закрыл глаза и едва слышно ответил:
— Разумеется. Германия. Канун Второй мировой. Феликс Кениг работал в университете, в Мюнхене… Профессор факультета восточных языков. Он был блестящим ученым… Знал все восточные языки… Он не был солдатом.
Два тибетца озадаченно смотрели друг на друга, пока шепот не угас совсем. Не зная, что предпринять, помощник настоятеля неуверенно предложил:
— Приготовьте ему трубку.
— Трубка облегчит боль и развяжет язык, но может ввести в транс, — предостерег доктор.
— Придется рискнуть.
Доктор запустил руку в свой рюкзачок и вытащил длинную трубку, небольшой скрученный кожаный кисет с табаком, спички, металлические булавки и маленькие маслянистые шарики желтовато-коричневого опиума. Помощник настоятеля склонился над больным и прошептал ему на ухо единственный вопрос, на который в состоянии ответить любой человек, даже если у него оставалась последняя крупица рассудка:
— Как ваше имя?
Увы, поздно. Белый уже погрузился в забытье. Помощник настоятеля покачал головой, а когда повернулся, чтобы в очередной раз окинуть внимательным взглядом заливаемые дождем джунгли, вдруг почувствовал безотчетную тревогу. Он опять посмотрел на недвижимую фигуру. Широкая костлявая грудь поднималась и опускалась. Где сейчас витает этот несчастный? О чем грезит?
Антон Херцог — так звали мертвенно бледного человека, лежавшего на сырой земле под скальным выступом, — грезил о большом городе. Он видел, слышал и осязал раскинувшийся перед ним огромный Мюнхен: широкие бульвары, изящные арки мостов над Изаром, уличные толпы безработных в темных одеждах. Он никогда не был там, но Феликс Кениг рассказывал о Мюнхене тысячи раз, и сейчас Антон странствовал по городу, взирая на него глазами Феликса. Это был тот самый Мюнхен тридцатых годов, где жил и работал Кениг — всемирно известный ученый на пике творческих сил. Трудные времена, безработица, людям не хватало денег на новую одежду, не было средств даже на ремонт дорог — мир сковало удушливое объятие Великой депрессии.