Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Закончив свою нелёгкую исповедь, отец Илларион отхлебнул остывший уже чай. Покачивая головой, он грустно вздыхал, как бы самому себе удивляясь, "вот ведь как бывает..."
Егор молчал, оставаясь при своём мнении.
– Так что вы на это скажете, Егор Степаныч?
– подтолкнул его священник к разговору.
Непрядов шмыгнул носом, потом достал из кармана платок, нарочно затягивая ответ.
– Давайте начистоту, я ведь не обижусь, если что не так скажёте, настаивал Елисей Петрович.
– Интересная у вас судьба и необычная, - согласился-таки Егор.
– Вот
– Хотите сказать, свежо предание?..
– Примерно так. Никаких чудес всё же с вами не произошло.
– Но голос! Я слышал его...
– Как врач вы лучше меня знаете, что такое галлюцинация при контузии.
– Нет, Егор Степанович, это нечто совсем другое, - и не столько рассудку, сколько сердцу подвластно. Вот вам доказательства: не я один вспоминал Бога в самые критические минуты жизни. Даже Владимир Ильич в своей телеграмме Цурюпе просил "ради Бога" прислать хлеба в голодающий Петроград. Ведь этот факт вы не станете отрицать.
– Ну что ж, хлеб в Петроград поступал тогда совсем не по воле Провидения. А Ленин всё ж хлеб не у Христа просил, а у Цурюпы.
– Каждый из нас прав постольку, поскольку искренен в своей вере. Но ведь ещё мудрый Платон восклицал: истина одна, заблуждений много!
– Но разве не истина, что страх создал богов?
– Нет. Просто люди всегда обращаются к Богу, когда им страшно. Да неужто вы сами, Егор Степаныч, в душе Бога ни разу не вспомнили?
– Ну, было такое, - признался Егор, не в силах покривить душой.
– В море всякое случается...
– Вот видите, а на войне - тем более. В этом смысле поверьте уж мне на слово. Можно лишь научиться преодолевать страх, но не ощущать его всё же никак нельзя. Это есть категория человеческих эмоций вроде любви и ненависти, горя и радости, надежды и разочарования. В этом зримая суть человеческого естества, остающаяся неизменной.
– Человек всегда меняется, в зависимости от обстоятельств. Вы-то сами разве не изменились, забыв за ненадобностью о клятве Гиппократа?
– Ничуть! Я погиб ещё тогда, под Смоленском. Ибо не лучше и не хуже был своих товарищей. А моё теперешнее состояние - суть пребывания в четвёртом измерении. Если прежде врачевал бренную плоть, не помышляя о душе, то ныне вот лечу душу, отвергая плоть.
– Жить на земле и оставаться вне человеческих забот никак нельзя. Мы же с вами, Елисей Петрович, дышим одним воздухом и едим один хлеб. И мы реальны, поскольку всё же существуем. Деда моего как-то ещё можно понять. Он человек прошлого века и по возрасту и по убеждениям. Но вот сколько знаю его, всё время тянется он к конкретному делу: с мечтой живёт, чтобы мёд стал бы в магазине дешевле сахара. Вы же ушли от конкретного дела, изменив тем самым самому себе - арбатскому дворику, институтским друзьям и даже... той самой девушке, чья белокурая прядь волос...
– О, Господи, - страдальчески произнёс отец Илларион, воздев глаза к потолку, - помоги мне не сказать слова не полезного, научи не осуждать, как бы поостынув, перевёл на Егора взгляд, полный смирения и кротости.
– Вы не правы. Нет людей ни на что не годных, но есть люди, заблуждающиеся
– Да я же толкую вам о бесполезности, которая хуже всякого зла. Достоин уважения ратный подвиг военного хирурга Елисея Петровича. Но какая польза от попа Иллариона!
– Никого всуе не осуждайте. И от меня в теперешнем качестве, от монаха грешного, несомненное добро есть. Вот хотя бы лично вам, Егор Степанович, ибо принял роды супруги вашей, услышал первый крик младенца.
Егор смолчал.
– Значит, я небесполезен?
– настаивал Елисей Петрович.
– И всё же было бы лучше мою жену в роддом отвезти.
– Не успели, Катюшенька перед самыми родами к нам приехала, когда схватки уже начинались. Во власти Всевышнего - кому, где и когда на свет белый появиться. Ну да всё обошлось как нельзя лучше. Сынок у вас крепенький, как грибочек-боровичочек, и спокойный такой, - видать, в прадеда.
Непрядов скупо улыбнулся при словах о сыне. Он до безумия любил его, даже ни разу не видев. С его рождением будто появился какой-то особый смысл во всём том, что Егор делал, о чём мечтал и на что надеялся. Особое значение приобретал и тот факт, что малыша нарекли не кем-нибудь, а именно Степаном - в честь погибшего деда-героя. Третий месяц жил на свете человечек, прямой продолжатель непрядовского рода мореходов и воинов.
Заметив, что Егор с дороги порядком устал, Елисей Петрович заторопился.
– Спать, спать, спать, - зачастил он.
– Утро вечера мудренее.
– Добро, - согласился Егор, припомнив свою любимую поговорку, что на флоте от сна никто ещё не умирал.
43
Осеннее утро порадовало ярким солнцем. От его лучей мгновенно улетучились остатки сна. Раздетый до пояса, Егор выскочил во двор. Опрокинул на спину ведро холодной воды и принялся яростно растираться полотенцем, покряхтывая и щурясь. Под ногами путался Шустрый, квохтали в сарайчике куры. А со стороны церкви доносился слаженный хор женских голосов, в который речитативом вторгался поучающий басок Елисея Петровича.
Надев тельняшку, Непрядов сбегал к колодцу за водой и поставил самовар. Потом взялся за топор и начал яростно пластать поленья, весело разговаривая с Шустрым по поводу его собачьего житья-бытья. Шустрый внимательно слушал молодого хозяина, угодливо помахивая хвостом.
Отслужив молебен, вернулся Елисей Петрович. Задумчивый, в чёрной рясе и клобуке, он молча наблюдал, как Егор лихо расправлялся со звонкими берёзовыми чурками.
– Господи, как хорошо быть молодым да здоровым, - изрёк скорее для себя, чем обращаясь к Непрядову.
Егор отложил топор, выпрямляясь.
– О чём ещё хотел спросить вас...
– начал нерешительно, как бы сомневаясь, стоит ли вообще об этом говорить.
– О чем же, сын мой?
– ободрил его отец Илларион.
– Вот вы вчера говорили... Та самая девушка, медсестра Люся... Вы любили ее?
Елисей Петрович помолчал, обдумывая, что и как на это следует ответить, чтобы не показаться неискренним.
– Она жизнь мне спасла, - и пошёл в дом, вероятно, не желая больше разговаривать на мучительную для него тему.