Обитель подводных мореходов

Баранов Юрий Александрович

Стоя в ограждении рубки, Егор мельком представил, как великолепно его экипаж будет выглядеть на торжественном построении. Конечно же моряки принарядятся в форму первого срока. Все неотразимо хороши, подтянуты, снисходительны, вежливы. Блестит на тужурках и бушлатах надраенная латунь пуговиц, белизною отливают на головных уборах чехлы.

Как ни зарекался Непрядов, всё-таки не смог расстаться со своей русой бородкой и усами - рука не поднялась сбрить их. Хотелось испытать, узнает ли его теперь Катя вот таким, - просоленным и проветренным, с усталыми глазами? Он был спокоен, весел и твёрд как истинный мореход и

подводник, честно выполнивший свой нелёгкий долг и возвращающийся теперь под крышу родного дома.

День выдался, как назло, пасмурным и ветреным. Однако такой пустяк не заслуживал внимания - дома любая погода хороша. В бинокль Непрядов уже различал пирс и толпившихся на нём людей, среди которых, надо полагать, была и его Катя с сынишкой на руках. Блестела медь строившегося оркестра. И ветер колыхал кормовые флаги ошвартованных у плавбазы субмарин.

Вот он, родной причал. Каждая щербинка в бетонном теле как на ладони, - лёгкий толчок о кранцы, и лодка притёрлась к ним шершавым, будто давно небритым бортом. Чудесной переливчатой трелью грянули в недрах корабля весёлые колокола громкого боя, и посыпал подводный люд на палубу, становясь на баке в две шеренги.

Впервые за всё время долгой, изнурительной автономки видел Непрядов свой экипаж в сборе, - побледневшие, усталые, тронутые неизбывными заботами лица. Колбенев, с выпиравшим животом, предельно собран и внимателен, как перед беседой на международную тему. Чижевский, как искушённый в тайнах дипломатии, снисходительно любезен и горделив. Никогда не изменявший себе Тынов распахнуто весел и прям, тогда как сутуловатый Целиков по привычке уныл и скучен, точно не видел для себя радости на берегу. И только всегда подвижный, деятельный механик выглядел не в меру заторможенным, - словно налетевший на пень лыжник.

По перекинутому трапу на борт с показной лёгкостью взбежал комбриг Дубко. Вся его штабная свита, взяв под козырёк, осталась на берегу.

Крапивин скомандовал "смирно" и, брякнув кортиком, сделал несколько шагов навстречу Христофору Петровичу.

– Товарищ капитан первого ранга, подводная лодка... вернулась из автономного плавания. Все механизмы в исправности. Личный состав готов к новому походу.

– Поздравляю, товарищи подводники, с благополучным возвращением в базу!
– громогласно приветствовал комбриг.

И в ответ слаженное и громкое "ура" далеко разнеслось по окрестным сопкам. Грянул оркестр. Рукопожатия, улыбки, тёплые слова...

После коротких официальных речей команде разрешили сойти на берег. Матросов ждала баня и полагавшийся к обеду жареный поросёнок, офицеров и сверхсрочников - свидание с семьями, а командира - подробный доклад в штабе о состоявшемся походе.

Непрядова так и подмывало рвануться к трапу. Однако он пропустил впереди себя матросов, старшин, затем офицеров и лишь после этого позволил себе покинуть борт лодки.

В говорливой, радостно улыбавшейся стайке женщин Егор искал взглядом Катю, но её нигде не было видно, и он встревожился, уж не случилось ли что, - не заболел ли их сынишка... Потом всё же сообразил, что неразумно с грудным ребёнком выходить на улицу в такую сырую, ветреную погоду. И в следующую минуту, уличая себя в эгоизме по отношению к самым дорогим для него людям, к жене и сыну, он побежал к ним, уже не владея собой.

Вот и приземистый финский

домик, притулившийся у отвесной скалы. Дверь привычно скрипнула, когда истосковавшийся мореход отворил её. Комната выглядела опрятно прибранной, только не составляло труда понять, что в ней давно никто не жил.

Непрядов тяжело опустился на стул. Посидел несколько минут без движения, соображая, каким образом и где следует разыскивать Катю. И только теперь взгляд его упал на вазу, которая придавливала конверт. Егор вскрыл его и, достав листок бумаги, узнал красивый, по-школьному правильный Катин почерк. Он принялся торопливо читать. Однако чем дальше углублялся в текст, тем труднее понимал, что произошло с его женой.

"Милый Егор, - писала Катя на вырванном из тетради листочке.
– Я не могу и не хочу больше мучить тебя, да и себя тоже. Чувствую, что просто сойду с ума, если снова не буду на манеже. Отец всё-таки прав: ничего у нас не получилось... Я заранее предвижу, как ты мог бы мне возразить, но моё решение твёрдо, я выбираю цирк. Сын остается со мной. Стёпка здоровенький, крепенький и можешь за него не беспокоиться. Прощай. И прости, если можешь..."

Скомкав листок и швырнув его к печке, Непрядов возбуждённо вскочил и заметался по комнате. Хотелось куда-то бежать, что-то делать, лишь бы вырваться из удушающей, замкнутой пустоты, в которую загнала судьба. Открывая форточку, он так пихнул её, что высадил стекло. Вздох ветра остудил дождевыми брызгами лицо, но не мысли в разгорячённой голове. Непрядов негодовал на жену. Все её доводы в пользу поспешного отъезда казались неубедительными, придуманными наспех. Подобрав с пола смятое письмо, Егор снова и снова перечитывал его, стараясь понять, насколько оно было искренним, что заставило Катю отречься от его любви, от их с таким трудом выстраданного счастья.

"Вот если бы автономка была покороче да побольше терпения у неё..." подумалось о жене с горькой иронией.

Но всё стало на свои места: Оксана Филипповна на кухне по-соседски доверительно рассказала, как это всё случилось. По её словам, за Катей приехал какой-то симпатичный, высокий млодой мужчина. Разговор между ними был недолгим. Она собрала чемодан, укутала в одеяльце ребёнка и ушла, даже не попрощавшись с соседями - видимо, очень торопилась, а может, просто стыдилась своего поспешного бегства.

– Вот по той лестнице они спускались к пирсу, - для большей убедительности Оксана Филипповна глянула в окно.
– А мужчина видный такой из себя, хваткий.

Непрядов догадался, что за Катей приезжал Серж... Его появление в закрытом гарнизоне не было странным. Как выяснилось, с шефскими концертами у них гастролировала большая группа артистов цирка.

39

После похода экипажу дали несколько дней на отдых, а после начался планово-предупредительный ремонт. Мотористы и трюмные потрошили внутренности лодки, перебирая агрегаты и трубопроводы, боцманская команда отшкрябывала стальными щётками коросту ржавчины и ракушек на лёгком корпусе, торпедные и штурманские электрики, вскрыв коробки приборов, занялись "нейрохирургией" проводов. Непрядов с утра и до позднего вечера пропадал на лодке. Работы всем хватало невпроворот. На нём же, как на старшем помощнике, лежали обязанности координатора всей ремонтной стратегии - одной бумажной волокиты столько, что и продохнуть нельзя.