Обитель подводных мореходов

Баранов Юрий Александрович

– Я так не думаю. Убеждён, что матросам виднее, коль скоро догадались "врезать" Хуторнову карикатурой. Согласен, больно. А ведь и справедливо. И потом, как специалиста, его от этого не убудет. Человека бы не проморгать, - и, поглядев на часы, шумно вздохнул.
– Так и есть, опять на почту опоздал. Никак не соберусь дочке телеграмму отбить. Внук у меня родился, только вот отсалютовать никак не соберусь.

– Поздравляю, товарищ командир, - сказал Егор, с пониманием улыбаясь.

Дубко в ответ кивнул, зажмурившись. Ободряюще хлопнул Непрядова ручищей по плечу и подтолкнул к выходу.

Ни одного письма в тот вечер Егор так и не написал. Нужен был, вероятно, особый настрой души, но

из головы не шёл досадный случай с Хуторновым. Непрядов прибрал стол и решил пораньше завалиться в койку. Он сбросил китель, повесил на шею полотенце и отправился в умывальник.

В просторном, холодноватом помещении было безлюдно. Лишь Хуторнов лениво двигал тяжёлой шваброй по мокрому цементному полу.

Егор открыл кран и принялся плескаться, отфыркиваясь и крякая. На старшего матроса нарочно старался не глядеть и уж тем более не было охоты с ним в этот вечер разговаривать.

– А ручонки у вас, дай Боже!
– вдруг сказал Хуторнов, чему-то ухмыляясь.

– Не слишком я вас?
– посочувствовал Егор, яростно растирая грудь и плечи махровым полотенцем.

– Не так чтобы очень, терпимо.
– Акустик перестал швабрить и распрямился; потом спросил, интригующе прищуриваясь: - Скажите, а что вы думаете вообще обо мне?

Непрядов, всё ещё не глядя на акустика, пожал плечами.

– Думаете, что я трус?!
– не отставал акустик, с вызовом повышая голос.

– Совсем так не думаю.

– Почему же, - напирал Хуторнов, - разве я не дал повод?!

– Повод был, - согласился Егор.
– Только из этого совсем ещё ничего не слудует. На войне, говорят, настоящая трусость бывает видна лишь во втором бою.

– Ну, так вот знайте: второго сбоя у меня не будет, - он зло стиснул черенок швабры.
– Никогда!

– Да разве кто-нибудь в этом сомневается?

– Тогда зачем же эта дурацкая картинка?
– губы Хуторнова дрогнули. Залепили бы выговор, месяц без берега, или там на губу...

Непрядов подошёл к Хуторнову, продолжая растираться, и пристально, с интересом поглядел на него. "Вот ведь, - подумал, - сдрейфил, конечно, а держится с форсом, на телеге не объедешь..."

– Трусом никто вас не считает, - убеждённо сказал Егор.
– В подплаве трус вообще больше одного раза не погружается. Он, как крыса, не переносит отсечной проверки "на герметичность". Служить остаются нормальные парни. А слабина у вас не там, где вы думаете.

– Да?.. Тогда где?

– Какой год на флоте?

– Скоро по третьему пойдёт.

– Вот видите, а на флотскую подначку реагировать не научились. Если братцы-матросики подначивают, не всё ещё потеряно. А иначе просто презирать бы стали.

Хуторнов после таких слов оживился. Уже не такая упрямая, более мягкая усмешка скользнула на его тонких губах.

– Смеются над вами? Хорошо! И вы смейтесь, только громче других. Тогда неинтересно будет над вами хохмить, - растолковывал Егор.
– Это же чугунному кнехту и то понятно.

Акустик совсем повеселел. На его узком лице проступил румянец, в хитроватых нервных глазках засветилось доверие.

– А чтобы никто вообще в вас не сомневался, - продолжал Непрядов развивать успех, - записывайтесь в секцию по боксу. Это дело для крепких парней.

– Разве есть у нас такая?
– усомнился Хуторнов.

– Нет, так будет. На следующей неделе начнём тренировки. Так как же?..

– Записывайте, - акустик решительно тряхнул белобрысой, стриженной под ёжик головой.

5

И всё же к тренировкам удалось приступить не скоро. Потребовалось какое-то время, чтобы поулеглись страсти вокруг намечавшегося сокращения личного состава в армии и на флоте. В газетах замелькала цифра миллион двести тысяч.

Правда, плавсостава обнародованный указ почти не затрагивал. Какие бы перемены не происходили, подлодки оставались главной ударной силой флота, его самыми вразумляющими и сильными потенциальными стрелами, хранившимися в колчанах дальних гаваней.

На кораблях служба продолжалась с прежним напряжением. Но береговой люд заволновался, особенно пожилые и в невысоких званиях, которым до полной выслуги не хватало нескольких календарных лет. Флюиды их пессимизма и грядущей неприкаянности стали порой просачиваться и в отсеки лодок.

Толик Стригалов по вечерам всё чаще теперь валялся на своей койке, вместо того чтобы идти в город. Начал рассуждать, а не лучше было бы ему, в душе человеку мирному, податься на какой-нибудь сейнер ловить салаку, или же отправиться распахивать целину. Уверял, что любой председатель колхоза был бы ему рад куда больше, чем "педант Теняев". Впрочем, разглагольствования приятеля Непрядов всерьёз не принимал. Минёр всегда ныл, когда за что-нибудь от помощника получал очередной "втык". Просто подворачивался подходящий случай отвести душу. На самом же деле ему, как и многим другим, нет жизни без флота, - без его ранних побудок, подъёма флага, торжественных построений при полном параде, штормовых дней и ночей на вахте, без срочных погружений и всплытий - да мало ли ещё без чего, что составляет суть порой проклинаемого и бесконечно дорогого отсечного царства, которого истинному подводнику ничем заменить нельзя.

Что такое это, ведомое лишь немногим избранным, отсечное царство? Да и кто эти люди, придумавшие его в утеху собственной гордыни?..

Подлодка - одно из самых великолепных и печальных творений рук человеческих. Это всегда родной, любимый дом, который может стать и собственной могилой, - чего не случается под водой?.. Подводный корабль слишком ёмкое понятие, чтобы его существо можно было бы объяснить лишь схоластически точным языком формул и цифр корабельной инженерии. Само его существование представляется извечным стремлением человечества к немыслимому пределу, находящемуся за критической расчётной точкой прочности стального корпуса. Всё здесь туго свинчено, сплетено и сварено в едином, согласно действующем организме, когда корабельные трубопроводы и электроцепи являются логическим продолжением человеческих артерий, жил и нервов. Невероятные нагрузки на прочный корпус, нечеловеческое напряжение духа и воли... Такое бывает лишь под водой.

Сколько уж раз приходили на память Егору наивные и в чём-то мудрые дедовы слова о смысле "подводного бытия" как состояния человеческого духа. Он верил им. Нет жизни в чреве корабля без людей, как нет подводника без своей подлодки в сердце. Это и в самом деле "подводная обитель", в которой месяцами затворниками живут ушедшие на глубину люди. Одна судьба на всех, как только над головой захлопывается крышка верхнего рубочного люка, и море со зловещим гулом врывается через кингстоны в цистерны плавучести. Под водой никогда нет мира, там всегда условная война, - то ли с воображаемым противником, то ли с забортным давлением, то ли с самим собой... Денно и нощно, как перед святыми иконами, бдят у действующих приборов и механизмов матросы, вершат начальственную литургию офицеры. И командир лодки, что сам Господь Бог, во всесильный разум и победоносное дарование которого они беззаветно верят. А сильна лодка не тысячами смертей, спрессованных в тротил-гексоген-алюминиевой начинке торпедных зарядов, но в крепости духа и мужестве сердец её подводного люда. Все они, святые и грешные, уходят на поединок с глубиной, чтобы над затерявшейся в российских далях деревенькой, то ли над малым городком или огромной столицей никогда бы не заволокло ядерным пеплом солнце их родины.