Обитель
Шрифт:
– Он – сумасшедший? – вполголоса спросил я.
– Сумасшедший? Нет, скорее «идиот». В дословном понимании. Юродивый он.
– Кто?
– Это долго объяснять. Как-нибудь потом…
– А вы кто?
– Ох, простите, голубчик! Я и позабыл представится от радости… Я настоятель этого монастыря. Отец Иосиф. Игумен.
– А…
Но договорить я не успел: за монастырской стеной толпились какие-то люди, явно ожидая возвращения сопровождавшего меня монаха. Игумен сделал жест рукой, показывая, что ему сейчас недосуг, но какая-то наиболее решительная или (судя по ее лицу) наиболее расстроенная женщина все же бросилась к нему, пристроилась рядом и, пытаясь заглянуть в склоненное лицо, заголосила:
– Беда, батюшка!
– Матушка, я сейчас занят.. Давай завтра, а? Эта беда до завтра не убежит…
– Да я ж прямо извелась вся! Через такие сугробы до вас добиралась! Все глаза проревела… За что же мне такое наказание-то?!
Старец едва заметно вздохнул и ответил:
– Отчего все ссоры и обиды? Когда мы маленькие, нас бабушки воспитывают. Они чуть ли не мысли наши угадывают: устали ли мы, хотим ли есть, пора ли спать, когда мудрую сказку рассказать, а когда помолиться за нас… Мы вырастаем и хотим этой любви от всех людей. И это – правильно. Молодые пары часто дуются друг на друга по пустякам, а в сути лежит все то же: «Она мои мысли не читает, а я ведь с работы пришел усталый, мне передохнуть надо, а тут она с какими-то расспросами», «Он на меня внимание перестал обращать, приходит с работы и молчит, а я целый день ради него крутилась-вертелась, хотела все к его приходу приготовить, да рядом посидеть, поговорить… » Вот только одну маленькую деталь они забывают: каждый хочет, что б к нему относились, как его бабушка, но никто не хочет сам быть «бабушкой»… Отсюда и эгоизм, и непонимание, и ссоры… Вы так все это своему сыну и невестке и передайте. Все пойдет на лад. Они хорошие дети, просто молодые еще, не все понимают. А потом появится ребенок и их «я» сольется в троичное «мы»… Идите, матушка. Для этого священник не нужен. Все будет хорошо.
Женщина отстала, задумавшись, а я, пройдя еще несколько шагов, запоздало сообразил:
– Она же вас еще ни о чем спросить не успела! Про что вы ей рассказывали?
– Разве не спрашивала? – удивился старик.- А, ну это… Не ищите здесь загадок, голубчик. Все просто. Она наша прихожанка, я ее давно знаю… И бедами своими она со мной уже делилась… Вот я и догадался.
Позади кто-то громко фыркнул: нас догонял шустрый Ванечка. Старик обернулся к нему и попросил:
– Проводи дальше гостя сам. Попарь в бане и отведи на ночлег. А я пойду… Устал… Передохну чуток, и… люди ждут…
– Давай-давай,- хамовато ответил ему юродивый.- Работай, пока возможность есть. Сам потом жалеть будешь: и это не успел, и то не смог… Ступай, без тебя управлюсь..
– Нехорошие у вас манеры,- укорил я его, когда старик скрылся из виду.- Он ведь начальник здесь, а вы ему грубите. Да еще при чужестранцах. Что о вас люди подумают? Если вы сами себя не уважаете, то как вас другие уважать будут?
– Вот у себя в монастыре другие порядки и заведешь,- рассеянно ответил он, видимо, коверкая какую-то русскую поговорку.
Отвечать этому душевнобольному я не стал. Неизвестно, что от него ожидать: еще подопрет дверь, пока я сплю, да подпалит, как Наполеона. Русские вообще непредсказуемая нация, а уж сумасшедший русский… Но, по счастью, все обошлось. Он отвел меня в баню (это вообще изуверская русская традиция, основанная все на том же столь любимом ими мазохизме, я вам лучше все это обрисую при встрече, в красках и даже в эмоциях). Потом напоил горячим чаем с медом и травами и уложил в небольшой, жарко натопленной комнате. От набитого сеном матраса пахло так приятно, а я устал так сильно, что, кажется, уснул раньше, чем моя голова коснулась подушки.
ГЛАВА 2
ГЛАВА 2
Белизна – угроза Черноте.
Белый храм грозит гробам и грому.
Белый праведник грозит Содому
Не мечом – а лилией в щите!
Только агнца убоится волк,
Только ангелу сдается крепость.
Торжество – в подвалах и вертепах!
И
М. Цветаева Проснулся я от гнусных воплей за окном. Первым делом схватился за спрятанный с вечера под подушку пакет с посылкой – на месте! – и настроение сразу стало солнечным. Я добрался до «точки встречи» вовремя, и даже чуть раньше назначенного срока, пакет для передачи в целости и сохранности, и даже чувствую себя отдохнувшим и полным сил – чему же тут не радоваться?..
Сев на постели, я зевнул и, отодвинув занавеску, выглянул в крохотное заиндевевшее окно. Так и есть: весь шум и гам производил вчерашний долговязый юродивый, по-петушиному наскакивая на какую-то тетку, с ног до головы затянутую во все черное.
– …я те дам «святой старец»! – орал он, грозя перепуганной бедняжке костлявым кулаком.- Я те покажу «святой» Распутин! Не твоего ума дело о таких вещах судить!
– Но люди говорят…
– Люди всегда что-то говорят! Языки есть, вот и трезвонят! Как колокольчики… До звона в ушах! Запомни: вот Бог,- он ткнул пальцем в небо,- вот ты,- ткнул ей в кончик носа.- И все, что исходит от тебя, должно идти к Нему. Прямо! А вот это,- он щелкнул у ее левого уха пальцами, и глаза женщины невольно устремились туда,- твой Распутин! А вот это,- щелчок пальцами у правого уха,- заботы твои! А это,- снова щелчок, уже где-то в стороне,- то, что «люди говорят»! На все это отвлекаться будешь – по прямой дорожке не пройдешь! Есть ты – есть Бог. И для тебя – довольно! О Боге надо думать, а не о Гришке и не о том, что Марфа вчера про Федота сказала. Тебе-то какое дело?! Чести для Гришки с Марфой много – о них вместо Бога думать! Не у Бога время крадешь, у себя, дура! У Него времени много, а ты свое на что тратишь? По прямой, по прямой ходи, поняла? Не отвлекаясь! Ну?! Уразумела?!
– Спаси Бог, батюшка!..
– Реально сумасшедший дом! – вздохнул я и принялся одеваться.
В дверь постучали, и опостылевший голос юродивого затянул что-то о святых и «помилуй нас». Деваться было некуда, и я крикнул:
– Войдите!
Странно, но, переступив порог, безумец стал тих и вежлив:
– Проснулись, отче?
– Можете называть меня просто господин Блейз,- разрешил я.
– Не запомню,- покачал он головой, а глаза были хитрые-хитрые.- Уж не прогневайтесь на дурака… Трапезу-то вы проспали. Я вам пирогов принес… Отец настоятель просил показать вам тут все, ознакомить… Сам-то он сейчас занят: прихожан принимает… Не дают ему покоя. Такое тихое место раньше было… Благостное…
– Да, сейчас «тихим» ваше местечко назвать никак нельзя,- намекнул я на его вопли под моим окном.
– Ой, и не говорите,- сделал он вид, что не понял намека.- Отче так с ними умаялся… Хотя виду не показывает. Но – годы, годы… Раньше-то ти-ихо так было. Молитвенно… Редко когда на праздники народ приходил. У всех же церкви под боком, а мы далеко, уединенно… Хорошие были годы… Без суеты…
– Что же сейчас случилось?
– Так смута. Аль вы не заметили? Бесы повылезали, вот народ к храму и жмется, как телок к мамке. Настоятель-то у нас больно мудр, народ к нему за советом и валит…
– Это ему ты вчера хамил?
– Ему, батюшка, ему! – признал дурак.
– А зачем?
– Так люблю…
Я лишь махнул рукой, не став уточнять, что именно он любит: хамить или начальника. Теперь мне надо было решить важные для моей миссии вопросы, а информатора лучше этого вездесущего проныры мне было не найти. И я приступил к допросу.
– А скажи-ка мне, любезный, много ли народу здесь на данный день обитает?
– Много, батюшка! Ох, много! Монахов-то всего двенадцать, да работников трое. А вот приезжих почти две дюжины. И дороги-то занесло, а они, как белки, все одно через сугробы скачут и скачут… Игумен их уж и в гостинице расселил, и в домах трудников. Так пойдет, скоро, глядишь, новые срубы ставить придется. Вас вот сюда определили…