Обитель
Шрифт:
– Как там в нашей роте? – спросил Артём, облизываясь.
– А всё как-то так, – ответил Василий Петрович, – …в тяготах и суете. Лажечников умер. Неужели не знаете? Вроде бы, когда вы лежали в больничке – тогда и умер? Афанасьева к артистам перевели. Блатные – блатуют и лютуют иногда. Кормлю их ягодами, Артём, представляете, какой позор старику? Бурцев… ну, про Бурцева вы сами всё поняли – лучше он не становится, только хуже. Китайца из нашей роты он, кажется, доконал совсем – уехал наш ходя в карцер, и с концами… Крапин – на Лисьем острове,
– А вы, значит, всё ягоды собираете? – спросил Артём, как бы поддерживая разговор – ему было ужасно вкусно и говорить не хотелось.
– А я всё ягоды, – согласился Василий Петрович. – А вы?..
Артём дал понять, что сейчас дожуёт и ответит, а сам подумал: “Сейчас я скажу милому Василию Петровичу, что начальник лагеря Эйхманис назначил меня старшим в поиске кладов – да-да-да, кладов! – на соловецких островах, после того, как мы с ним два дня пили самогон, – да-да-да, с ним пили самогон! – а сегодня я приехал сюда и на третьем этаже Информационно-следственного отдела во время допроса изнасиловал сотрудницу лагеря… или она меня изнасиловала. Да-да-да, разделись почти донага, на мне остались так понравившиеся вам болотные сапоги и спущенные галифе, а на ней – рубашка с закатанными рукавами, и мы неожиданно вступили в плотскую, чёрт, связь. Скажу – и Василий Петрович решит, что я сошёл с ума. И будет прав… Забыл сказать, что Галина – любовница Эйхманиса, Василий Петрович”.
Прокрутив этот монолог в голове, Артём почувствовал натуральное головокружение и болезненную тошноту.
“Это ни в какие ворота…” – сказал он себе, чувствуя, как на лбу и висках разом появился бисерный пот.
Так как Артём всё не отвечал, а лишь делал странные знаки глазами – мол, ем, всё ещё ем, и сейчас всё ещё жую, а теперь глотаю, – Василий Петрович решил ответить за него сам:
– Мне казалось, вы попали… как они это называют? в спартакиаду?.. но я прохожу последние дни мимо спортивной площадки – вас там не видно.
– Да, – очень твёрдо ответил Артём, но больше ничего не сказал.
И к ягодам не прикасался, держа кулёк в руке. Рука была мокрой.
– Ну, хорошо, – кивнул тактичный Василий Петрович. – Потом расскажете. Я что зашёл: раз уж вы здесь – пойдёмте на наши соловецкие Афины? Мы сегодня собираемся. Мезерницкий, опять же, про вас спрашивал. И владычка Иоанн интересовался.
– А когда? – встрепенулся Артём.
– А вот сейчас, – сказал Василий Петрович, поднимаясь. – Вы, как я вижу, не очень заняты. Там, не поверите, будет некоторое количество пьянящих напитков. У вас есть какие-то закуски?
– У меня? – Артём полез под свою лежанку, так и не выпуская из рук кулёк с ягодами.
– Дайте я подержу, – предложил Василий Петрович.
Не глядя, Артём протянул ягоды. Следом – обнаруженные в ящике консервы.
– О, мясо-гороховые… – с интересом сказал Василий Петрович. – И ещё одни. Где вы их набрали?
– …Не помню, – ответил Артём снизу.
–
– Хорошо, – эхом отозвался Артём.
– А что, другой обуви у вас нет? – спросил Василий Петрович, когда Артём обувался. – Там, знаете ли, не очень сыро.
– Василий Петрович, прекратите, – с некоторой даже болью попросил Артём.
– Ну, как хотите, как хотите, – примирительно сказал Василий Петрович.
Встречались опять у Мезерницкого.
– Мы приветствуем вас, Артёмий, милый наш товарищ по несчастью! – шумел хозяин, обводя рукой то ли накрытый стол, то ли гостей за столом.
– Отчего же… – раздумчиво ответил Артём, разглядывая стол.
– Отчего же “товарищ” или отчего же “по несчастью”? – громко переспросил Мезерницкий.
Артём, будто ничего не понимая, но с улыбкой посмотрел в ответ: на том и закончили.
Над столом сияла радуга. Там имелись следующие напитки: лиловый денатурат, желтеющая политура, очищенный солью шерлачный лак – весь в чёрных лохмотьях. Рядом стоял неочищенный – “…на любителя”, – пояснил Мезерницкий. Зеленеющий вежеталь. Цветочный одеколон для дам, хотя никаких дам не было.
–“Букет моей бабушки”, – отрекомендовал Мезерницкий последний напиток.
В соловецких ларьках, между прочим, время от времени продавалась даже водка, в том числе и заключённым, по 3 рубля 50 копеек за бутылку – но на её покупку требовалось отдельное разрешение, появлялась она редко, уходила по блату, поэтому соловецкие лагерники старались обходиться своими возможностями.
– Что за праздник? – доброжелательно спросил Артём, разглядывая из-за плеча Мезерницкого, кто тут ещё есть в келье.
– Разве русские люди пьют, чтобы праздновать? – спросил Мезерницкий.
– Празднуют, чтобы пить, – с нарочитым бесстрастием сказал Граков; он привстал и подал руку Артёму.
– А владычка Иоанн нас благословит, – сказал Мезерницкий, оборачиваясь к батюшке.
– Упаси Бог, милый, – сказал владычка, улыбаясь Артёму, но разговаривая с Мезерницким. – Молю Господа, чтоб сия отрава не пошла вам во вред.
– У Мезерницкого именины, – шепнул Василий Петрович Артёму.
– Что ж вы! А я пустой, – озадаченно ответил Артём.
Василий Петрович покачал головой в том смысле, что ничего и не надо.
– Колесо истории едет мимо целых народов, а нас задело заживо, – отвечал Мезерницкий владычке. – Мы лечим раны, – и снова показал на радужный стол и покачивающиеся напитки.
– …Переехало! – в тон Мезерницкому добавил Граков, видимо, имея в виду колесо истории.
– Нас всех намотали на это колесо, – продолжал Мезерницкий, степенно кивнув Гракову в знак согласия. – Не поймёшь, где голова, где зад, руки-ноги торчат в разные стороны, один глаз вытек, другой всосало в черепушку, и он там плавает, между мозгом и носоглоткой, боясь выглянуть наружу, но!.. Но, друзья мои!