Облачный атлас
Шрифт:
— Ввязывать сюда своего отца было грязным трюком.
— Журналистика требует грязных трюков.
Грелш гасит сигарету и закуривает другую.
— В понедельник, с изысканиями Сиксмита, и доказательства, Луиза, должны быть ураганной силы, с именами, источниками, фактами. Кто уничтожил отчет, и почему, и каким образом Суоннекке «Би» станет Хиросимой для Южной Калифорнии. Кое-что еще. Если ты добудешь улики в пользу того, что Сиксмит был убит, мы, прежде чем это печатать, отправимся в полицию. Я не хочу, чтобы под сиденье моей машины заложили динамит.
— «Все факты без прикрас и страха».
— Держись этого.
Когда Луиза садится за свой стол и вынимает спасенные письма Сиксмита, Нэнси О’Хаган изображает на лице некоторую приятность.
Грелш
— Упрямый!
Хрясть!
— Неустрашимый!
Хрясть!
— Неутомимый!
Редактор видит, как его отражение насмехается над ним.
22
Звуки сефардского романса, сочиненного до изгнания евреев из Испании, заполняют музыкальный магазин «Забытый аккорд» на северо-западном углу Спиноза-сквер и Шестой авеню. У телефона хорошо одетый человек, бледноватый для этого загорелого города, повторяет вопрос.
— Секстет «Облачный атлас»… Роберт Фробишер… По правде сказать, я о нем слышал, хотя никогда не держал в руках настоящего оттиска… Фробишер был вундеркиндом, он умер как раз на взлете… Позвольте мне посмотреть, у меня тут список от дилера в Сан-Франциско, специализирующегося по раритетам… Фрэнк, Фицрой, Фробишер… Так, вот и он, есть даже небольшое примечание… Сделано всего пятьсот отпечатков… в Голландии, перед войной, ну и ну, неудивительно, что это такая редкость… У дилера есть копия с ацетата, выпущенная в пятидесятых… разорившейся французской фирмой. Да уж, не пластинка, а поцелуй смерти… Я попробую, месяц назад «Облачный атлас» у него был, но никаких гарантий по качеству звучания, и должен предупредить, что обойдется это недешево… Здесь указано… сто двадцать долларов… плюс наши десять процентов комиссионных, что составляет… Да? Хорошо, я запишу ваше имя… Рей кто? О, мисс Р-Е-Й, простите, пожалуйста. Обычно мы просим задаток, но у вас такой честный голос… Через несколько дней. Будем вас ждать.
Продавец записывает, что ему надлежит сделать, затем возвращает иглу к началу «?Por qu'e lloras blanca ni~na?», [102] опускает ее на мерцающий черный винил и грезит о еврейских пастухах, перебирающих струны своих лир на освещенных звездами склонах Иберийских холмов.
23
Луиза Рей не замечает запыленного черного «шевроле», едущего рядом, когда входит в свой многоквартирный дом. Билл Смок за рулем «шевроле» запоминает адрес: 108, «Тихоокеанский Эдем».
102
«Отчего малышка плачет?» (исп.).
За последние полтора дня Луиза дюжину раз перечитывала письма Сиксмита. Они не дают ей покоя. Университетский друг Сиксмита, Роберт Фробишер, написал эту серию посланий летом 1931 года, когда надолго задержался в некоем бельгийском шато. Беспокоит Луизу не тот нелестный свет, который они проливают на уступчивого юного Руфуса Сиксмита, но ослепительно яркие образы тех мест и людей, что вызываются из небытия этими письмами. Образы настолько живые, что она может назвать их только воспоминаниями. Прагматичной дочери журналиста надлежит, что она и делает, объяснять эти «воспоминания» работой воображения, чрезмерно обостренного недавней смертью отца, но деталь в одном из писем сбросить со счетов невозможно. Роберт Фробишер упоминает о родимом пятне в форме кометы между своей лопаткой и ключицей.
«Я просто не верю в эту чепуху. Я просто не верю. Не верю».
Строители обновляют вестибюль «Тихоокеанского Эдема». Пол устлан большими листами бумаги, электрик проверяет проводку, молотят невидимые молотки. Прораб Малькольм, увидев Луизу, кричит ей:
— Эй, Луиза! Минут двадцать назад в твою квартиру пробежал какой-то незваный гость!
Но
24
— Сюрприз, — сухо говорит Хэл Броди, застигнутый за тем, что снимает с полок Луизы книги и пластинки, препровождая их в свою спортивную сумку. — Эй, — говорит он, чтобы скрыть укол вины, — ты так коротко постриглась.
Луиза не очень удивлена.
— Разве все брошенные женщины не делают то же самое?
Хэл издает гортанный щелкающий звук.
— Стало быть, День Рекламаций, — говорит Луиза, злясь на самое себя.
— Почти завершен. — Хэл отряхивает с ладоней воображаемую пыль. — Вот это избранное Уоллеса Стивенса [103] — оно твое или мое?
103
Уоллес Стивенс (1879–1955) — американский поэт, а также юрист; с 1934 г. — вице-президент Хартфордской страховой компании. Автор сборников лирических медитаций «Фисгармония» (1923), «Человек с голубой гитарой» (1937), «Заметки по поводу высшей формы вымысла» (1942), «Осенние зори» (1950) и др.; лауреат Национальной книжной премии США за сборник статей и выступлений «Необходимый ангел: эссе о реальности и воображении» (1951).
— Его нам подарила Фиби на Рождество. Позвони Фиби. Пусть она решает. Или вырви нечетные страницы и оставь мне четные. Это похоже на взлом. Мог бы и позвонить.
— Я звонил. Кроме твоего автоответчика, ничего. Выброси его, если никогда не слушаешь.
— Что за глупости, он стоит целое состояние. Итак, что же привело тебя в город, кроме любви к модернистской поэзии?
— Поиски натуры для «Старски и Хатча». [104]
— Старски и Хатч не живут в Буэнас-Йербасе.
104
Поиски натуры для «Старски и Хатча»… Дэвид и Пол бегут по крышам автомобилей в час пик — «Старски и Хатч» (1975–1979) — популярный полицейский телесериал с Дэвидом Соулом и Полом Майклом Глейзером в главных ролях; в 2004 г. вышел полнометражный римейк.
— Старски похищает Триада западного побережья. Будет перестрелка на здешнем мосту Бей-бридж, а еще у нас сцена погони — Дэвид и Пол бегут по крышам автомобилей в час пик. Согласовать это с транспортной полицией — немаленькая головная боль, но нужна реальная местность, иначе мы лишимся всякого подобия художественной целостности.
— Эй, «Blood on the Tracks» [105] [106] ты не заберешь.
— Это моя пластинка.
105
«Кровавые следы» (англ.).
106
«Blood on the Tracks» (1974) — альбом Боба Дилана.
— Теперь уже нет. — Луиза не шутит.
Броди с ироничным почтением вынимает пластинку из спортивной сумки.
— Слушай, мне было так жаль услышать о твоем отце.
Луиза кивает, чувствуя прилив горя и ожесточение.
— Да.
— Наверное, это было… своего рода облегчение.
«Точно, но только те, кто понес утрату, могут на самом деле об этом говорить». Луиза сопротивляется соблазну сказать что-нибудь едкое. Она вспоминает, как ее отец поддразнивал Хэла: «телемальчик». «Я не стану плакать».