Обладать и ненавидеть
Шрифт:
Я хлопаю в ладоши, словно выключая лампу, которая гаснет и загорается от хлопка.
— Звучит заманчиво — за исключением теплого молока. — Уолт подходит ко мне и, коснувшись моего плеча, мягко подталкивает в сторону спальни.
— Кстати, пока ты думаешь обо мне самое худшее, хочу сообщить, что обычно я не напиваюсь так сильно. Просто вечер получился жутко неловким. В смысле, поставь себя на мое место: я говорила о твоей заднице перед совершенно чужими людьми.
— Если честно, говорить о моей заднице было необязательно, —
Мы на мгновение останавливаемся на пороге, чтобы глаза привыкли к яркому свету. Прослеживаю за его взглядом и вижу, что он смотрит на мою тумбочку, где стоит газетная вырезка в рамке, которую нам прислали в качестве свадебного подарка.
— Решила, что это милое воспоминание, — объясняю я. — Не надумывай себе лишнего.
— Лишнего?
— Да, как будто я поставила твое фото рядом с кроватью, чтобы засыпать, глядя на тебя.
Уолт кивает.
— Не волнуйся, я знаю расклад. Если уж ты и смотришь на мою скучную физиономию, то максимум ради того, чтобы она тебя усыпляла. Лучшие восемь часов сна, которые ты когда-либо получала.
Я улыбаюсь.
— Что ж, ты благополучно проводил меня до моей комнаты, так что теперь можешь идти.
Ухожу к гардеробной и, зайдя внутрь, понимаю, что напрочь забыла, что надо сделать. Медленно поворачиваюсь, с полминуты изучая одежду, потом щелкаю пальцами.
— Пижама, — говорю вслух и, открыв ящик, достаю одну из двух имеющихся у меня пар.
Это комплект из белого шелка: шорты и топик. Быстро раздевшись, безуспешно пытаюсь повесить на вешалку платье. В итоге сдаюсь — пусть этим занимается Утренняя Элизабет. Затем расстегиваю лифчик, и меня пробирает дрожь облегчения. Бюстгальтеры точно являются творением дьявола.
Надев пижаму, я возвращаюсь в комнату, но увидев, что в дверях до сих пор стоит Уолт, резко останавливаюсь.
— О, — пищу я. — Ты все видел?
— Только твою тень. Там, знаешь, есть лампа. При свете переодеваться было бы легче.
Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что в гардеробной кромешная тьма. Затем, прищурившись, насмешливо указываю на Уолта пальцем и сообщаю ему, что он умник.
— Если хочешь, можешь войти, — добавляю. — Или ты как вампир? Не можешь входить, пока тебя напрямую не пригласят?
Уолт заходит. Его шаги по деревянному полу — единственное, что звучит в тишине. Атмосфера заметно меняется. Она уже не такая, какой была секунду назад. Он бывал здесь раньше, но всего один раз, и не так, как сейчас. Я сглатываю предвкушение, пока он проводит рукой по волосам и окидывает комнату взглядом, рассматривая мои вещи.
— Если бы я не знал, что ты здесь недавно, то подумал бы, что ты переехала не один месяц назад.
Я пытаюсь взглянуть на пространство его глазами. Да уж, оно довольно захламлено.
— О да, я умею устроиться как у себя дома… — Киваю на эскизы, которые развесила на стене. — Не волнуйся, на обратной стороне просто малярная
— Все в порядке. Мне это не беспокоит, — говорит Уолт, направляясь к эскизам.
В крови вскипает паника. Мамочки, он собирается на них посмотреть.
С каждым шагом он будто снимает еще один слой моей кожи, обнажая меня.
Я всегда нервничаю, когда мое творчество предстает перед тем, кто его еще ни разу не видел. Меня могут хоть сотню раз назвать величайшим художником в мире, но я все равно буду с замиранием сердца ждать одобрения — вот как сейчас.
— Очень хорошие работы, — после долгого молчания произносит Уолт, указывая на один из набросков.
На нем человек, которого я однажды увидела в парке, где он кормил голубей из мешка со черствым хлебом. Мне понравилось то, как были опущены его плечи и наклонена голова, продолжая очертания согнутой спины. Я нарисовала его одной непрерывной линей, так что линейная перспектива исчезла, и его фигура приобрела более геометрическую форму.
— Сезанн гордился бы тобой, — добавляет он, после чего переходит к другому эскизу.
Я смеюсь, как будто он шутит.
— Ага, конечно. — Потом осознаю, что именно он сказал. — Кстати, откуда ты так много знаешь об искусстве?
— Я мало что знаю, — возражает он.
— Вранье. Иначе ты бы не догадался, что это рисунок в стиле кубизма. А если бы и догадался, то назвал бы не Сезанна, а Пикассо. Но именно Сезанн был настоящим вдохновителем кубизма. Сам стиль был назван в честь одной из его картин, так что… — Прищуриваю глаза. — Откуда ты это знаешь?
Он наклоняется к следующему моему наброску, внимательно изучая его.
— Я люблю искусство.
— Любишь просто смотреть? Или и создавать его тоже?
— Когда мне было пять лет, я слепил родителям пепельницу из глины. Это считается?
Он дразняще улыбается через плечо, и я не могу удержаться от смеха.
— Честно говоря, творчество — не моя сильная сторона. Хотя талант в других людях я очень ценю.
— Это лишь справедливо. Нельзя же быть талантливым абсолютно во всем.
Он кивает и наконец медленно поворачивается от набросков ко мне. На мгновение его взгляд падает на мою шелковую пижаму, и меня всю окутывает теплом, а нервные окончания начинают звенеть. Может, я просто пьяна — а может, мы оба чувствуем одно и то же.
Сердце бьется так громко, что его стук отдается в ушах. Уолт поднимает глаза, и наши взгляды встречаются.
— У тебя есть наброски твоей работы с «Банкетным натюрмортом»?
Кошусь на черную папку с портфолио в дальнем углу, вспоминаю поход в «Hauser & Wirth», и желание глохнет, будто отрубленное топором.
Отвожу глаза в сторону и расправляю кровать, отодвигая подушки, чтобы отвернуть одеяло.
— Да, они где-то там.
— Можно взглянуть?
— Я слишком пьяная, чтобы искать их прямо сейчас.