Облако
Шрифт:
– Так хорошо?
Она не отвечает; ни малейшего знака. Жара, распростертое тело. Он колеблется, сглатывает, затем, еще тише:
– Ноги?
Она лежит неподвижно.
Внизу, отсюда не видно, детский визг, как удар ножа, смесь гнева и жалобы; похоже, Эмма. Крики потише, близкие слезы. И следом вопль: «Я тебя ненавижу!»
Да, Эмма.
Успокаивающий голос. Потом тишина.
Ладонь Питера замерла в выемке кэтриновой спины; теперь она возобновляет работу, легкие касания, вверх, вниз, пальцы все ниже и ниже сползают к бокам, изображая безразличную тщательность; когда все вздыблено, стоит торчком, распалено, распалено во всех смыслах
Он сбрасывает рубашку. Потом встает на колени, быстро озирается. Наклонившись, сдирает перекрученную бордовую тряпицу. Когда та достигает колен, Кэтрин, помогая снять ее, приподнимает ноги. Но и не более того. Она лежит нагой, лицо отвернуто, ждет. Привстав на колени, он еще раз оглядывается, садится, откидывается назад, срывает с себя шорты. Встает над нею на четвереньки, ладони под ее мышками. Она поводит головой, утыкая лицо в сложенные руки, в землю. Он ласково тянет ее за левое плечо, принуждая перевернуться. Она лежит, обмякнув. Он тянет сильнее, она немного подается, тело поворачивается на бок, но лицо остается отвернутым, укрытым, уткнувшимся в землю. Уже грубее, с силой, он переворачивает ее на спину. Теперь он видит отведенное влево лицо. Профиль. Голая шея, губы. Он снимает с нее темные очки. Глаза закрыты. Он убирает со щеки прядь темных волос. Потом отползает назад, сгибается, целует волосы на лобке, пупок, одну грудь, другую. Что бы она ни изображала, она возбуждена. Он ложится на нее, ловя отвернутый рот. Но она, словно вес Питера включает некий механизм, отводит лицо еще дальше. Он упорствует, и Кэтрин рывком отворачивает лицо в другую сторону; неожиданное непокорство, ногти ее впиваются ему в плечи, она яростно отталкивает его, буйно мотает головой из стороны в сторону. Он снова встает на колени, на четвереньки. Руки ее опадают. Она лежит тихо, отвернувшись.
– Кэ-эти! Пи-итер!
Дети, Поль, возможно, и Сэлли с Бел; хор голосов, согласных, точно ими правит дирижер. Легкое эхо возвращается от утеса. Затем, ну а как же, Кандида, отдельно от всех.
– Мы ухо-одим!
Уходят.
Кэтрин поворачивает голову, открывает глаза, смотрит Питеру в лицо. Странный взгляд, как будто она его на самом деле не видит, как будто глядит сквозь его понимающую, чуть насмешливую улыбку. Ему кажется, и всегда теперь будет казаться, что она глядит на кого-то за ним; не на него, Питера. Притворство, конечно, болезненная игра изломанной, распаленной жарой невротички. Болезненная, и однако же весьма сексуальная. Увидеть ее такой, хоть раз; увидеть эти светлые, суженные глаза.
– Кэ-эти! Пи-итер!
Еще три-четыре секунды она глядит на него снизу, потом переворачивается между его расставленных ног и рук, спокойно, покорно, словно выполняя его приказ; снова на животе, зарывшись лицом в землю, ожидая.
Сэлли одета, Бел стоит с ней под буком, над тремя уже уложенными корзинами, беседуя о детской
– Виноват. В этих козьих горах черт ногу сломит.
– Мы чуть горло не надорвали.
– Там гадюки кишмя кишат. Я боялся, что дети побегут меня встречать.
Сэлли передергивает.
– Гадюки!
– Чуть не наступил на одну.
– Ох, Питер!
Бел произносит:
– Надо было тебя предупредить. Тут их немало.
– Да все в порядке. Я обратил ее в бегство.
– Пф! – Сэлли отворачивается.
Бел улыбается.
– Ты случайно Кэти не видел?
Он смотрит мимо нее, туда, сюда.
– Нет. А она?..
– Не важно. Могла и домой уйти, – Бел оборачивается, зовет остальных: – Идите сюда. Питер вернулся.
– Ну, мам! Мы еще мало наловили.
Бел спускается к реке. Сэлли оглядывает Питера.
– Где ты был?
– Там, наверху, – он неопределенно пашет рукой в сторону утесов.
– Не стоило тебе так исчезать. Я испугалась.
Он шарит глаза по траве.
– Скучно стало. Старина Поль с его чтением. Как вел себя Том?
– Нормально.
– Сигареток моих не видела?
Она наклоняется к одной из корзин, порывшись, вручает ему сигареты. Подходит, с обвиняющим видом, Кандида.
– Мы кричали-кричали!
Он рассказывает ей о гадюках. Те уже расплодились, есть чем отговориться.
Бел стоит у воды лицом к Полю, глядя мимо него на ущелье.
– Просто беда. Не знаю, что мне с ней делать.
– Она могла и уйти.
– Ну так, сказала бы нам, хотя бы, – Бел обращается к Эмме, все еще плещущейся с маленьким Томом у построенной ими плотины. – Голубка, пора идти. Бери Тома, оденьтесь.
Эмма не обращает на нее никакого внимания. Бел оглядывается на Поля.
– Я решила, сегодня вечером. Слишком уж мы дергаемся. А ей это только на руку.
– Хочешь, я поищу?
– Нет, – она произносит более резко: – Эмма!
И снова Полю:
– Ты ведь, по-моему, собирался поработать с Питером.
– Была такая мысль.
– Не понимаю, что она пытается доказать?
– Сомневаюсь, что и сама она понимает, – и он поворачивается к Эмме. – Эмма, ты совершенно уверена – тетя Кэти не говорила, когда вы расстались, что собирается домой?
– Она опять потерялась?
Бел протягивает ей руку.
– Нет, голубка. Не важно. Ступай. С Томом.
Поль:
– Я бы не возражал.
Бел бросает на него косой взгляд.
– Нет.
Она берет за руки Эмму с Томом и возвращается к буку. Сэлли идет им навстречу, избавляет ее от Тома. Следом, потирая бороду, Поль.
Под деревом Кандида заявляет, что они не могут уйти без Кэти. Бел говорит, что та, скорее всего, отправилась домой, чтобы приготовить все к чаю. Питер спрашивает, в какую сторону она ушла. Сэлли опускается на колени, темно-зеленым полотенцем вытирает Тому ноги. Кандида высказывает предположение, что Кэти укусила гадюка. Бел улыбается.
– Они не смертельны, дорогая. Мы бы услышали ее крик. Скорее всего, она просто ушла.
Изобразив Гамлета перед гадюкой.
Сэлли передает Бел полотенце.
– Оно же мокрое, – сетует, ежась, Эмма.
– Дитятко малое, – говорит Кандида.
Поль отворачивается, криво улыбается Питеру.
– Что действительно необходимо на пикнике, так это полковой старшина старого закала.
Питер усмехается.
– Отличный день. Роскошное место. Надо будет его где-нибудь использовать.