Облава
Шрифт:
Вопросов было много, скорее не вопросов, а жалоб, претензий: керосину нет, соли нет, гвоздей не купишь, гроб заколотить нечем. И Сорокин отвечал, что-то обещал выяснить, в чем-то помочь, куда-то написать.
Вышел вперёд рыжий бородач в чёрном форменном кителе, с металлическими пуговицами – то ли железнодорожника, то ли телеграфиста. Остановился перед самым столом, скрестил руки на груди, спросил:
– Сказывают, в Тощицах отряд Сивака вырезал всех советчиков. Комиссар, это правда? – Спросил с ухмылочкой, явно не для того, чтобы получить ответ, а чтобы оповестить об этом сход и в первую очередь Булыгу и Сорокина.
Булыга вскочил со скамьи, впился обеими руками в край стола, лицо серое, губы дрожат – такая злость охватила его.
– А ты, Акинчик, рад? Чёрная твоя душа. Где твои два дезертира?
– А ты докажи, что мои сыны там, – сказал Акинчик, подчёркнуто спокойно повернулся и отошёл, смешался с сельчанами. – Докажи! – выкрикнул уже оттуда.
– Что у тебя, контра, кулацкое нутро – тут и доказывать нечего! – не сдержался Булыга, грохнул кулаком по столу. – Докажем!
Подал голос Сидорка:
– Этые Акинчики всё умеют. И на горячей сковороде сыщут холодное местечко.
…Сход завершился принятием резолюции в поддержку советской власти с просьбой прислать в волость отряд красноармейцев для защиты от банд. Было также постановлено сдать государству дополнительно сто пудов зёрна.
Расходиться не спешили. Разделившись на группки, договаривали и обсуждали то, о чем не успели сказать. Курили самосад, стреляли на закрутки бумагу – на неё был дефицит. Анюта, едва закончился сход, объявила, что будет представление. Вот многие и ждали его. Из сельсовета вынесли флаг, укрепили на стене, под флагом поставили дощатый щит, на котором был изображён красноармеец с винтовкой в руке. И надпись: «Разгромим контру!»
– Анютина работа, – с гордостью сказал Булыга Сорокину. – Сама рисовала.
И представление вскоре началось. На скамью перед щитом сели гармонист Юрка и бубнач Тимоха. Анюта подошла к ним, подняла руку, призывая к тишине.
– Товарищи и граждане! – крикнула она громко, с натугой. – Из губкома комсомола мы получили листовку с частушками про дезертиров. Из Захаричей служат в армии двенадцать бойцов. И ещё получат повестки шестнадцать. Но есть и дезертиры. Позор им! Позор! – дважды вскинула она кулачок. – Товарищи и граждане, мы сейчас пропоём вам частушки, которые клеймят этих дезертиров.
Когда она повышала голос, он делался неприятно резким, даже визгливым.
– Давай, Анюта, – подбодрил её Булыга, – пропесочь этих дезертиров по-нашенски. Пропесочь!
Анюта махнула Юрке, тот заиграл и запел:
Эх, горит моё сердечкоЯрче пламени-огня.Отчего, моя милашка,Саботируешь меня?Анюта ответила:
Или ты меня считаешьДурою набитою?Отчего ты не на фронте? —Говори в открытую.Юрка:
Шёл я верхом, шёл я лесом,Все болотами, леском.Дай на милую, мол, глянуХоть единственным глазком.Анюта:
На войне стреляют пушки,Бьют рабочих из мортир.Был когда-то ты милёнок,А теперь ты – дезертир.Юрка:
На горе стоит калина,Под горой ромашечка.Истомился, измотался —Обогрей, милашечка.Анюта:
Не идут года обратно,Не течёт назад река.Пусть тебя обогреваетПо заслугам губчека.Захлопали, изо всех сил бил в ладоши Булыга. Наконец выговорил:
– Вот так и наших дезертиров обогреет губчека.
Комсомольцы исполнили ещё несколько песен, и начались танцы. Взрослые разошлись. Булыга, оставшись с Сорокиным,
– Ночевать тебе там же, у Ипполита. У него спокойнее будет. Если нападёт банда, попа не тронут.
– А вы сами банды не боитесь?
– Боюсь. Потому дома и ночую редко. Да и наган у меня, – похлопал он по оттопыренному карману брюк.
Пожали друг другу руки, распрощались.
«Так церковь и не осмотрел, – огорчённо подумал Сорокин. – Завтра с самого утра займусь».
5
А на Тощицы в самом деле напала банда Сивака. Бандиты повесили на крыльце сельсовета его председателя, секретаря, а трех активистов расстреляли. Об этом сообщил милиционер, прискакавший вечером в Захаричи. Он предупредил Булыгу, что банда может напасть и на их село. Милиционер привёз и радостное известие: в уезд прибыл конный красноармейский отряд, который вчера успел уже разгромить другую банду, Мороза, взял её главаря и три десятка бандитов.
В Захаричах ещё год назад был создан отряд самообороны, командовал им Булыга. В отряде насчитывалось двадцать человек, на каждого имелись винтовки. Дважды этот отряд участвовал вместе с милицией в боях, вылавливал дезертиров, навёл милицию на бандитскую базу в лесу. Ночами, когда ожидалось нападение бандитов, самооборонцы собирались всем отрядом, занимали на околице удобную для боя позицию. И на этот раз, услыхав о возможном налёте, Булыга хотел было собрать своих хлопцев, но передумал, прикинул, что бандиты ещё далеко и этой ночью вряд ли сюда сунутся. Сам, однако, пошёл спать на гумно. Такая предосторожность однажды уже Булыгу спасла. Месяц назад бандиты Мороза ночью ворвались в хату, всюду искали его – под печью, в яме под полом. А он тем временем лежал в саду в копне сена, видел их, слышал голоса, мог бы и подстрелить одного-другого, да побоялся за жену и детей.
Стоя на улице, возле хаты, Булыга закурил, подумал о Сорокине. Спохватился, что не поговорил с ним по душам, не угостил чаркой, не расспросил про Москву. «А грамотный мужик, вон как складно и толково говорил. И ведь прав Сидорка: почему без оружия ходит человек? Завтра надо выдать ему наган».
Размышляя о Сорокине, вспомнил вдруг и своего петроградского комиссара: очень уж тот был похож на Сорокина. Оба долговязые, худые, и оба в очках. Может, даже и родня?
Тот комиссар был прислан в отряд моряков из Питера. Бывший студент, он носил ещё форменный студенческий пиджачок. Это был сентябрь девятнадцатого года, когда войска генерала Юденича двигались на Петроград. В одном из боев случилось так, что комиссар и он, Булыга, очутились в окружении беляков. У комиссара наган и граната, у Булыги – винтовка и наган. Кричали им: «Сдавайтесь!» Молоденький прапорщик мальчишеским голосом взывал: «Господа, не будем же проливать нашу русскую кровь. Сдавайтесь, мы вас отпустим с богом. Господа, мы же русские, не немцы!» Белые не стреляли. Не стреляли и комиссар с Булыгой, залёгшие за валунами. Отряд моряков, оттеснённый белыми, отбивался где-то слева, где он занял оборону. А здесь было тихо. Прапорщик, должно быть, решил, что предложение его принято, встал, осмелев, во весь рост и ждал, когда те двое красных тоже встанут и поднимут руки. Встали и несколько солдат, силясь рассмотреть, что за красные там залегли. «Делай то же, что и я», – сказал комиссар Булыге. Спокойно, неторопливо он встал, отряхнул брюки от песка, вытер ладонь о ладонь и так же спокойно пошёл к прапорщику. Булыга – за ним. Когда между ними и прапорщиком оставалось шагов десять, комиссар крикнул: «С дороги! Кого вы пришли убивать? Его? – показал он на Булыгу. – Крестьянского сына? Меня, студента? Кому служите? Юденичу, который хочет потопить в крови Петроград? Ну так убивайте нас!» Комиссар, поравнявшись с растерянным прапорщиком, взял под локоть Булыгу, и они пошли дальше. «Не думаю, товарищ прапорщик, чтобы вы выстрелили нам в спину», – сказал комиссар напоследок, обернувшись. Какими же долгими были те минуты, пока они шли по чистому полю к своим. Булыга и позже, вспоминая тот случай, всякий раз передёргивал плечами, и спина его холодела. Ждал тогда, что вот-вот грянет выстрел и пуля ударит в спину – именно в спину, не в голову, не в плечо, не в ногу, – и он рухнет на то голое мокрое поле. Поверили, что спасены, только после того, как вскочили в ров…