Обманы зрения

Анненкова Ирина

Дома Аду явно заждались. Подросший за неделю малыш Доменик едва не снес дверь, встречая ее. Наплевав на все запреты, он встал на задние лапки и крепко обнял пошатнувшуюся от его напора хозяйку, изо всех сил прижимаясь к ней головёнкой. Хвостик вертелся, как пропеллер, а сам щенок от избытка чувств слегка подвывал и тявкал.

Потом смогли поздороваться и люди. Александр Владимирович гладил дочь по плечам, подозрительно шмыгая носом. Анна Родионовна по случаю приезда молодой хозяйки испекла свой фирменный персиковый торт с заварным кремом. Её муж Валерий Петрович выразил

готовность и впредь гулять с Домеником, благо, что жили они рядом, через подъезд.

Искренняя радость домочадцев растрогала Аду. Она сто раз ездила в командировки, но впервые ее провожал и встречал отец. Мужу Пете и в голову не приходило как-то по-особенному встретить жену после недельного отсутствия, или хотя бы съездить за ней в аэропорт, или цветочки там какие-нибудь купить. Ага, щас, больше заняться, что ли нечем? Подумаешь, смоталась в Париж или Амстердам! Не вокруг ведь света на плоту проплыла!

Александр Владимирович радовался так, будто дочь вернулась, как минимум, из Антарктической зимовки.

Прежде чем сесть за празднично накрытый стол, Ада стала доставать из дорожной сумки приготовленные подарки.

— Адочка, детка, это что ж ты мне, старухе, такую красоту привезла? Куда я ее надевать стану? — Разрумянившаяся от удовольствия Анна Родионовна прикладывала к скучному тёмному платью кружевной воротник, изготовленный мастерицами с острова Бурано. Её муж любовно поглаживал бок внушительной бутылки с итальянской виноградной водкой граппой. Доменик таскал за хвост гигантскую мышь из специальных то ли жил, то ли хрящей — зубки чесать.

— Пап, а это тебе, — Ада поставила на стол перед отцом довольно тяжелую деревянную статуэтку. — Это святой Антоний. Я у него дважды была в гостях. Он творит настоящие чудеса, я сама в этом убедилась!

Ада рассмеялась. Даже простое прикосновение к теплой деревянной фигурке вызвало в ее памяти невероятное ощущение легкости и покоя, нисходившее на нее у гробницы Святого.

В маленьком магазинчике неподалёку от Базилики, этакой помеси художественного салона и церковной лавки, она купила несколько резных изображений полюбившегося чудотворца. Папин Святой задумчиво сидел, напоминая своей позой и выражением лица знаменитого «Христа в пустыне».

Себе она купила святого Антония, устало бредущего с посохом в руке по пыльной дороге. Почему именно пыльной? Так ей почему-то казалось.

Кроме того, в сумке лежали тщательно упакованные в подарочную упаковку статуэтки для Мити с Соней, Инки и Антона. Неожиданно для себя ей захотелось привезти и ему изображение «тёзки».

Пока Александр Владимирович с интересом разглядывал подарок, Ада, основательно порывшись в бауле, выудила длинный узкий свёрток, аккуратно завернутый в несколько слоёв папиросной бумаги. Осторожно размотав длинные белые полупрозрачные полосы, она извлекла довольно большую бутылку неправильной формы без этикетки.

— Пап, а это тебе просила передать мама. Это «Амароне», ее любимое вино. Именно это «Амароне» производят непосредственно в ее поместье, из винограда с ее виноградников. Представляешь, для этого берут виноград нескольких сортов, молинара, кажется,

и ещё какие-то, я не помню точно. Виноград подвяливают на солнце, прежде, чем жать из него сок, а потом дают этому соку полностью перебродить. Вино получается очень вкусное, хотя и довольно крепкое.

— И откуда ты это всё знаешь? — задумчиво разглядывая дочь, поинтересовался Александр Владимирович.

— Да мама сама и рассказала, — улыбнулась Ада. — Она, как оказалось, прекрасно разбирается во всех тонкостях процесса. Все сорта винограда знает, да когда какой урожай был, да что за вина получились. Вот это «Амароне», вроде бы, какого-то невероятно удачного года. Его она просила передать тебе персонально. Принимаешь подарок?

— Принимаю, дочка, — тоже улыбнулся Александр Владимирович. — Ты его сразу тогда ставь на стол, попробуем.

Ужинали весело. С аппетитом ели вкуснейшую тушеную баранину, мастерски приготовленную Анной Родионовной, маленькими глоточками пробовали драгоценное вино. Валерий Петрович стыдливо отказывался от экзотического напитка и подливал себе водочки. Ада рассказывала про своё путешествие по Венето, особенно расписывая красоты Эуганских холмов, Музей Средневековья и местный, итальянский, кофе.

Очень скоро она почувствовала, что не может усидеть на месте. Непонятное возбуждение переполняло ее, легкими пузырьками покалывая в груди. Хотелось засмеяться, или расплакаться, или просто сделать что-то необычное, что-то такое, что изумит и растормошит трёх пожилых людей, сидящих с нею за столом.

Продолжая рассказывать о поездке, Ада поднялась и стала ходить по комнате, то подходя к окну, то останавливаясь около посудного шкафа и гладя его тёмную старинную поверхность, то принимаясь вертеть в пальцах подхваченную со стола ложку.

Ей казалось, что дома что-то изменилось — всё изменилось, стало слегка по-другому. На столе стояли новые пузатенькие рюмки. Молчаливый сдержанный отец был разговорчив. Обычно строгая суховатая Анна Родионовна постоянно улыбалась. Прабабушкин буфет неожиданно приобрёл незнакомый красноватый оттенок, а левая застеклённая дверца перестала скрипеть. Даже на ковре обнаружились какие-то новые лиловые разводы, которых не было прежде.

— Ты нервничаешь, дочка? Что-то тебя беспокоит? Может, валокординчику накапать? — негромко спросил Александр Владимирович, когда они остались одни. — Ты сама не своя. Устала здорово?

— Да нет, пап, мне отлично, — засмеялась Ада, — просто на месте не сидится. У меня такое ощущение, будто я проснулась, или будто выздоровела после долгой болезни, или прежде смотрела на всё через дымку, ну, словно через вуаль, а теперь вдруг ее убрали, и теперь вижу ясно, чётко, и краски такие яркие!

— Может, просто домой вернулась?

— Может быть… Знаешь, пап, так странно! У моего путешествия ведь была довольно невеселая цель. Мне должно быть очень грустно. Оно, собственно, так и есть. Умирает человек, и не какой-то чужой, совсем посторонний. Этот человек — моя мать. И мне ее безумно жаль. Я врач, я знаю, что помочь ничем уже нельзя. Что могли — всё сделали. И всё равно человек уходит.