Обнаружение цели

Миргородов В. В.

— Почему? — спросил я невинно, взглянув на него.

А в душе тут же подпрыгнул «что?! Насколько давно? Когда конкретно?! Почему я не в курсе!!!».

— А почему это должно что-то менять? Ты моя дочь, иного не надо, — взглянул он на меня в ответ и улыбнулся, — Пойдем внутрь, холодно еще тут стоять. Все же не в Москве более, и погодка тут не московская — Урал! С мартом заснеженным.

И мы зашли внутрь, оставив на память припорошенному снегом крыльцу отпечатки своих битников и пару желтых капель — трубка

протекла!

Глава 21 - Один в поле

— Ну и что ты дальше планируешь с ней делать? — поинтересовался Николай Алексич у своего старого друга-недруга без фамилии и имени.

— А ты как думаешь? — ответил тот, сидя в кресле начальника хирургического отделения военного госпиталя, кабинет который эти двое одолжили на время «переговоров».

— Ничего хорошего. — потупил взгляд Николай — Нормальной жизни у девчонки не будет, да? — собеседник помотал головой — Ну дай хоть школу закончить то!

— Ты ведь и сам все понимаешь, Николай. — вновь помотал собеседник, поясняя другу по сути прописные истины, которые тот скорее всего и так знает, просто не хочет признавать очевидное — Не мы, так другие. Информация о ней, так или иначе, растечется по всей стране в течение полугода максимум. А еще через месяц — он ней уже будет вкусе весь мир. И только от нас зависит, как эту информацию встретит общественность, и сама девчонка. Будет ли она готова к начавшейся на неё охоте, или окажется вновь беспомощная пред лицом превосходящего врага.

Намек, который сделал старый недруг, заставил бывшего кинолога вновь вспомнить тот ужас, что он видел в том проклятом подвале. Бессмертную тварь, что жестоко насиловала его дочь, и не сдохла, даже когда её приложили из гранатомёта. Чудовище, что окончательно погибло только после двух канистр бензина, вылитого и подожжённого на еще живую биомассу, что сложно было назвать человеком.

И его дочь, в тот момент, по факту, тоже была таковой! Фактически руки с ногами и головой, с массивом посередине! Распотрошённая до такой степени, что из неё наружу вывалились кишки...

Вспомнить, и пережить заново, как чудовище убило его друзей и товарищей! Вспомнить, как на него смотрели врачи со скорой, которой он принес свою девочку — практически крутя у виска! Вспомнить, как напился до беспамятства, не зная, что сказать своей жене и её матери... и разговоры врачей о том, что если девчонка не придёт в себя, то её можно будет пустить на органы.

Ярость... злоба... гнев... обида... и вот этот человек, что по сути и начал всю эту кашу, подверг его близких опасности и едва, пусть и косвенно, не убил его дочь... говорит что это только начало?! Да...

Но еще есть другой фактор — он сам. Ему звонили... его приятель лично приходил к нему на работу, предлагая участвовать в ловле какого-то особо опасного вражеского агента... он их всех послал, отказался,

сказал «меня не втягивайте! У меня теперь своя жизнь! Далёкая от войны и политики». Но как оказалось — бывших не бывает. И если не сам, то...

Но каковы бы небыли сильными эмоции в душе у опытного военного, пережившего Чечню, каждый день патрулируя окрестности штаба, и регулярно участвуя в разминировании, разум, все равно взял верх. Николай прекрасно понимает, что каким бы его старый друг-недруг не был мудаком, и какой бы он не был сволочью — он все равно прав.

И за Сашей все равно придут, в какую бы тайгу они не убежали. Вопрос лишь в том, будет ли за их спиной стоять этот ублюдочек с большой властью, пусть и сидящий всю жизнь в тени, или же они будут одни.

— Что нужно делать?

***

Хм, странно — отец ведь был против моего военного бедующего! А тут припер книжечку, с неброским названием «как уничтожить танк» и заданием «чтоб к моему возвращению всю выучила!» к чему бы это? А я все также таскаю утки.

Правда, мне чуть повысили «уровень допуска»! И теперь я не только утки таскаю, но и стираю подгузники. И даже — жуть! Иногда сам их меняю. Впрочем — мне не привыкать. Судьба у меня видать такая, вечно за кем-нибудь ухаживать, даже если этот кто-то, я сам.

Мама поправилась, хотя сложно сказать подобное о человеке, у которого рак. Врачи дали ей еще два года жизни, с чем я почти согласен, и готовят к переводу в палату общего содержания мамочек, что просто ждут своих младенцев с сохранения, сами не имея проблем по кузову.

Ванька, наконец, покинул барокамеру, и всем сердцем обожает меня — в яслях все врачи и санитарки привыкшие к детскому крику и благополучно его игнорируют, но только я один игнорирую его по делу, а не просто всегда.

— Что, обкакался?

— Ува — буркнул мелкий, как кажется, слегка смущенно — Ва...

— Ну сейчас поменяю...

Запахи — сила! И не только Ванька из младенцев смекнул, что мне бесполезно реветь в лицо, но я хорошо понимаю, проблемы младенцев.

— А это кто у нас тут так круто переел? Ай, яй, яй...

— ыХыыы!

— Ну рев, реви, много выривешь.

— Ыхы?

— Ага.

— А у тебя что, опять колики? Ай, яй яй! Сестра! — крикнул я возящейся в сторонке медсестре, ведь я сам тут как курица — без прав, но с обязанностями — у Ани опять колики!

Медсестра проворчала что-то нечленораздельное, но явно недовольная, и с видом «как ты меня уже достала, мелкая дрянь!», обращенным ко мне, а не к Аньке, что всё время доставляет хлопоты медперсоналу, подошла к яслям со страдающей девочкой. Пощупала, потыкала, прошла по кругу, и наконец, все же пришла к тому же выводу, что и я, проскрипев сквозь зубы недовольно: