Обнажённая натура продаст художников

Динов Сергей

– Ты мне за всё ответишь, негр, – злобно прошипела Тамара.

– Негр – это хорошо, – согласился Тима-сын и заложил ногу на ногу. – Давай, рассказывай, как ограбила моего папу. Рассказывай. Я буду слушать, потом советовать, как с тобой поступать, наглая женщина. Своровала всё. Пришла. Сидит, за-ра-за. Ругается еще. Папа чуть не умер. Написал записку. Я летел из Европа. Один день делал визу через амэрикэн посольство в Германия. Разрыв сердца получил. Папа тут лежит свеча руке. За что ты довела папу? Отвечай.

После хлесткой пощечины Лемков, Точилин

и Ягодкин остались потрясены решительным поступком чёрного Тимы, но никто не посмел комментировать.

– Убьём её? – спросил Тима-сын всю компанию. – Разрежем куски, пожарим корыто? Репетиция был, да?!

Нарушил, как говорится затасканным литературным штампом, повисшую зловещую тишину, сам болезненный Лемков. Он хрипло откашлялся, кротко взглянул из-под чалмы полотенца на приёмного сына и попросил:

– Не надо, сынок. Грех это.

– В Америка я грохнул бы эта женщина, не задумался. Бросил труп Гудзон и плыви себе Раша.

Чёрный Тима зловеще помолчал, потом широко улыбнулся, сообразил, видимо, что изрядно всех напугал, сказал:

– Шутка, – и задорно рассмеялся.

Точилин с Ягодкиным задвигались, заёрзали задницами на колких пружинах продавленного дивана, облегченно похмыкали.

Царственным жестом усталой матроны Тамара убрала с лица блестящие пряди волос.

– Понятно. Шутники собрались. Давайте думать, придурки, что дальше делать, – устало предложила она.

– За придурков точно глаз дам! – обозлился уже серьёзно чёрный демон Тима и приподнялся, навис над велико-лепной женщиной. – Держит нас за придурков, стерва! Отдай папе всё! Картины, деньги и – вали! Куда хочешь, с кем хочешь.

– А если захочу с тобой, негр, – неожиданно смело заявила Тамара. – Поедешь?

– С тобой?! – презрительно прищурился Тима. – Твар! Никогда! Я лучше с улица за сто долларз сниму девушка, воспитывать буду, в Америка увезу. Но с тобой, стьерва и продажная простьитутка, – никогда!

– На том и порешим, – устало согласилась Тамара. – Кончайте валять комедию. Расходитесь. Нам надо с Тимошей потолковать наедине. Послезавтра утром мы улетаем через Афины в… Не важно. Улетаем в другой мир. В другую жизнь. Все свободны, господа. Паспорта, визы… я всё сделала, Тима. Вот твой паспорт, – она выложила потрёпанную красную книжицу Лемкова, старый его, зарубежный паспорт на обеденную лавку. – Собирать тебя – только умыть. Всё. Повторяю: все свободны! Переговоры окончены. Сейчас, – она глянула на золотые часики на своём запястье, – почти десять. Полчасика разрешаю надо мной издеваться. Морально. Потом подъедут мои ребятки и рассчитаются с вами сполна. С каждым. С тобой негр – особый расчёт!

– Плевал я на твоих ребьяток! – ответил Тима-сын. – Убьем её сейчас, папа! Такой наглый женщьина! Одурьеваю!

– Не стоит о неё мараться, сынок, – вяло возразил Лемков.

– Вот! – вскрикнула Тамара и вытянула над лавкой кулачок с зажатым мобильным телефоном. – Уже вызвала ребят. Будут с минуты на минуту. Они знают, где я!

Чернокожий Тима мгновенно перехватил

её руку и выдернул синий телефончик с короткой антеннкой. Глянул на дисплей, повернув к банке со свечой, хмыкнул.

– Врьёт эта женщина! Всё врьёт, – вздохнул он. – Нет сети. Не достаёт в этом подвале твой «Сименс». Не достаёт. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака крохотный сотовый, откинул крышечку, пиликнул по клавишам. – «Моторола» – другой дело! Работает. Чёрную братву позвать с Лумумба? С унивьера, а? Водку попьём вместе твое здоровье, папа. Что будем делать? Говори.

– Сваливать, – коротко ответил Тимофей.

Стуки

Компания за импровизированным столом шевельнуться не успела, как эхом по подвалу раздался грохот. Кто-то колотился с улицы в железную дверь.

– Начинаются… туки-стуки, – проворчал Точилин.

– Кто там колотится до моего помещения? – тихо пошутил жалкий Артур. – Может, на похороны кто пожаловал?

– Какие похороны? – возмутился Точилин. – Что ты несёшь, Бальзакер?!

– Открытки получили, вот и пришли, – размышлял Артур.

– С ЖЭКа, – прохрипел Лемков. – Или с РЭУ, как там нынче жилконторы называются? С милицией пришли. Опечатывать будут. Выселяют.

Удивительно, но Тамара безмолвствовала. Она сидела, напряжённая, ужасающая своей дикой красотой, и молчала. Глаза Точилина магнитом притягивались к глубокому декольте её кофточки.

– Открываем? – предложил Тима-сын.

– Сидим, – приказал Тимофей-отец. – Ждём.

В железную дверь продолжали гулко дубасить кулаками. Раздался шум шагов по гравию возле заколоченных амбразур подвальных оконец. Сиплым, мужским голосом с улицы заявили совсем рядом со ставнями:

– Там они сидят, сурки, там. Решётки навесили, суки.

– Ломать будем? – уточнили вкрадчивым голоском.

– А менты подвалят? – возразили сиплым. – Ждём.

– Бандосы, – спокойно сказал Тима-сын. – Пришли.

Все посмотрели на неподвижную Тамару. Она молчала.

– Молчишь, женщина? – спросил Тима-сын. – Сейчас говорить надо. Ты – молчишь. Кто пришьёл? Зачьем пришьёл? Зовьём чёрных братьев? А? Папа? Зовём? Драка устроим! Стрелять будьем! – и чёрный Тима решительно поддёрнул рукав рубашки, поднёс мобильный телефон к уху. Но Точилин отметил, что когда великолепный, приёмный сын Тимофея Лемкова и Африки нервничает, он смягчает слова мягкими знаками «зачьем», «будьем» и тому подбное.

– Погоди, Тим, – прохрипел Тимофей. – Сначала разберёмся кто есть кто и зачем. А уж потом…

– Давай, – согласился Тима-сын, устало зевнул. – Спать хочу, как звер. Глаза слип… слипают.

Точилин продышался, вспомнив, что уже давно никак не участвовал в действии, и мужественно спросил:

– Что, подруга, тебе есть что сказать?

– Тебе, Точила? Тебе – нет, – ответила великолепная в своей независимости стерва. – С тобой жалкий интель страница выдрана из жизни давным-давно и сожжена.

– Нормально, – проворчал Точилин. – Типа, уела.