Обнаженные души
Шрифт:
– Папа, причем здесь это? – произнесла она раздраженно.
– Притом. Притом, что я не хочу, чтобы в нашу семью вошел человек с такими корнями. Да и дело даже не во мне… Время сейчас такое. Грядет война.
– Я не хочу этого больше слушать. Это вздор, – она собралась встать, но он остановил ее.
– Нет уж, выслушай до конца. Вдобавок к нищете, тебя будут ждать еще и гонения, возможно, по всей Европе. Никто не знает, что станет с этим миром. Это твоя жизнь, Соланж, и я не хочу, чтобы из-за своего упрямства
Было без десяти двенадцать. Часы монотонно и сурово отбивали каждую секунду, как удары сердца. Время текло медленно, но неотвратимо. Стрелка упрямо и жестоко приближалась к полудню. Дыхание Соланж становилось все более неровным, к горлу подступал ком, а глаза наливались слезами.
Он был там, на вокзале. Он еще не переживал. Он еще ждал ее. Он еще не знал, что она не придет.
Пробило полдень. Соланж закрыла глаза, и слезы полились по ее щекам. Рыдания заглушили тиканье часов, наполняя тишину. Она обвиняла себя в слабости, в трусости, не зная, сможет ли когда-нибудь простить себе собственное малодушие.
А время шло, уходило. И Айзек уходил из ее жизни. Безвозвратно.
III
Лилль. Сентябрь 1939 г.
Не слишком просторная, но уютная комната, мягко-желтые обои с цветным рисунком, недорогая мебель из светлой породы дерева. В центре комнаты длинный стол, накрытый на четырех человек. Семья Парийо собралась за ужином. Отец, Франсуа, работал бухгалтером на небольшом предприятии, зарабатывал он немного, но был уважаемым человеком в своем кругу.
Репутация и семья были его главным достоянием. Жена, Мари Парийо, – образцовая домохозяйка. Когда-то в юности она была стройна и красива, теперь же утратила свое прежнее изящество, но оставалась душой семейства, которое славилось своим гостеприимством. Гордостью и смыслом жизни для супругов были два сына.
Двадцатилетний Морис, честный, открытый молодой человек с высокими принципами, был предметом восхищения для всех в этой семье, да и для всех, кто его знал. Старший Парийо видел в нем своего наследника.
Младший, Ксавье, которому не так давно исполнилось двенадцать, был чем-то похож на брата, но в чертах еще не было такой красоты, а в поступках— глубины. Он был совсем мальчишкой.
– Представляю, что бы они сказали… – весело произнесла мадам Парийо, обсуждая соседские дела.
Все дружно рассмеялись. Все, кроме Мориса. Он был серьезен, напряжен и совершенно не вслушивался в малосодержательную и беззаботную беседу. Так продолжалось достаточно долго, пока Морис вдруг не нарушил всеобщую идиллию, воспользовавшись короткой паузой.
– Я ухожу на войну, – объявил он резко и без предисловий.
Смех оборвался; вилка
– Что?! – полушепотом произнесла она.
Только сейчас все заметили, что Морис был задумчиво сосредоточен.
– Сегодня Франция объявила войну фашистской Германии. Я записался в действующую армию и ухожу на фронт.
Никто не мог поверить, что он только что сказал.
– Это безумие. Ты не можешь и не должен так поступать! – наконец решился высказать общую мысль Франсуа.
– Решение принято, отступать поздно. И кроме того, это мой долг.
– Да о каком долге ты говоришь? Война в Польше, а не у нас! Рисковать собственной жизнью и нашим спокойствием ради чужаков?! Это твой долг?
– Да, отец.
– Чушь! Пусть воюют поляки и немцы. Нам вообще не следовало вмешиваться.
– Фашистская зараза грозит всем. И если вы считаете, что единственно правильное решение – отсидеться в своем уютном мирке, то мне стыдно за вас! – выпалил юноша.
– Морис, как ты говоришь с отцом? – с негодованием произнесла мадам Парийо, которая никак не могла прийти в себя.
Он промолчал.
– Пусть идет, если ему наплевать на мнение родного отца.
Морис разочарованно покачал головой. Теперь молчали все. Никто так и не решился взглянуть на него. Его не понимали. И осуждали.
– Я уезжаю послезавтра, – коротко сообщил он и вышел.
Два дня пролетели как два мгновения. До отправки военного эшелона оставалась пара часов.
Морис был собран и строг, до самого последнего момента он даже не знал, пожелают ли ему счастливого пути.
Походный рюкзак уже стоял на полу в коридоре, когда к нему вышли отец и мать, сидевшие до этого в суровой тишине в гостиной.
– Я не во всем согласен с тобой, – Франсуа Парийо замолчал, а затем стремительно обнял его. – Но ты мой сын, и я люблю тебя.
– Я не прошу у вас понимания или одобрения, – сказал Морис. – Просто уважайте мое решение.
Франсуа отступил, дав матери проститься с сыном. Слезы бежали по ее щекам.
– Мы будем тебя ждать, – сказала она совсем тихо.
Он улыбнулся.
– Я знаю. Я вернусь. Обязательно.
Морис уже шел мимо сада, когда к нему подбежал брат. Ксавье запыхался и был очень взволнован. Ему столько всего хотелось с казать.
– Морис, я верю, что ты прав.
– Что ж, я рад, что ты не осуждаешь меня, – удивленно улыбнулся Морис.
– Ты что?! Ты же мой кумир!
– Ну-ну, это ты хватил, конечно, братец.
– Нет, это правда. Правда!
Лицо Мориса стало серьезным.
– Спасибо, Ксавье. Я надеюсь, нет, я уверен, что когда-нибудь, когда ты станешь старше, ты поймешь, что мне нельзя было поступить иначе.