Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже

Филатов Лев Иванович

В общем, собиралось на «востоке» коренное фут­больное население, а на остальных, дорогих, трибу­нах— публика пришлая, залетная, заехавшая отме­титься, покрасоваться ради тогдашней моды на фут­бол и, как мы гордо говорили друг другу, ни уха ни рыла в игре не смыслившая. Не могли же мы дать себя в обиду из-за того, что платили пятерку, а не десятку...

Только на «востоке» можно было ощутить, что ты в самом деле побывал на футболе и тебя покачало на его волнах. Нередко «восток» был полон, а на других трибунах пустоты. И тогда назревал прорыв. Мысль о нем носилась в воздухе, головы поворачивались к пограничным рядам, ждали, кто начнет. Начинала ребятня, кучей кидавшаяся на барьеры, разделявшие трибуны: перемахивали, кто ловко,

лисицей, кто груз­но, на животе, так что ноги мелькали вверху. Туда мчались контролеры, милиция, кого-то, пострадавше­го за общее дело, хватали. Но прорыв вскипал по широкому фронту, сил обороны не хватало, и люд­ское половодье затопляло соседнюю трибуну. Под­мывало и взрослых, и они мчались в прорыв, а конт­ролеры и милиция, махнув рукой, стояли и ждали, когда поток ослабеет, и уж тогда принимались засло­нять пробоины. Прорвавшиеся, довольные собой, рас­текались по полупустому «югу». Гудел, похохатывал весь стадион, болевший за прорыв: с какой стати пустовать хорошим местам?

Был на «Динамо» ресторан, славившийся в городе, под Южной трибуной. Пообедать там за час до мат­ча это полный комфорт. Иногда и мы ездили на стадион с таким расчетом: обслуживали моментально, счет минутам вели и мы, и официанты.

Хаживали с нами жены и подружки, начать ухажи­вание с поездки на «Динамо» выглядело в ту пору по-светски. Правда, ради таких оказий приобретались билеты на «север» или «юг», и в этом был привкус отступничества, измены. Когда же мы оказывались в «основном составе» снова на «востоке», кому-нибудь полагалось произнести: «Ну, сегодня — без дам!». Это означало: «Поболеем как полагается».

Был со мной случай. Только-только познакомился с девушкой и поехал с ней на «Динамо». Играли «Спа­ртак» и «Торпедо». На поле все вдруг осложнилось — я выключился как кавалер и вошел в игру. И тут вдруг подметил, что моя спутница симпатизирует «Торпе­до». Это было нестерпимо. Я смолчал, проводил, но условиться о новом свидании и не подумал. Глупо? И не «Торпедо» виновато? Скорее всего. Но так полу­чилось. Все-таки на трибуне хорошо иметь рядом род­ную душу, тогда не так горько, если проиграют «на­ши»: расстроены оба, стараешься утешить, отвлечь другого и за этим занятием утешаешься сам.

Многие москвичи до сих пор признаются в своем неравнодушии к «Динамо». Живое, приметное место в городе. Стадион бочком, удобно пришвартован к ве­стибюлям метро, и на трибуны мчишься как по тра­пам. И сосиски в буфетах были горячи, и морожен­щицы ходили по рядам.

Для москвичей стадион «Динамо» такой же род­ной, как Пушкинская площадь, Тверской бульвар, Куз­нецкий мост, Арбат, улица Кирова, возле которой жила вся наша компания и которую мы исходили, прогуливаясь, если бы не асфальт, то, наверное, до дыр, как Малый и МХАТ, как букинисты, кинотеатр «Метрополь», трамвай «Аннушка».

Ну, а уж какие матчи были пересмотрены с дина­мовского «востока», и не пересказать! Большой, удав­шийся матч не уходит, он оседает в памяти, и ждешь, веришь, что и еще такой будет, и, боясь пропустить, снова мчишь на стадион. Если же пропустишь, а другие видели и при тебе обсуждают, сидишь дурак дураком и диву даешься, как мог оплошать и не поехать, и то, что казалось уважительной причиной, выглядит сущей безделицей, клянешь себя на чем свет стоит. Тянуло на «Динамо»: и в футбол верилось, и москвичами там себя чувствовали. Все-таки очень долго — и до войны, и после войны, до 1961 года,— все чемпионские дела вершились в столице, все решающие матчи — здесь, на «Динамо», дома, а уж какая из команд «Динамо», ЦДКА, «Спартак», «Торпедо» — пробивалась наверх, хоть и важно чрезвычайно, но внутренняя, московская забота. Все решалось в своем кругу, и стадион «Дина­мо» считался главным и в Москве, и в стране.

Наша компания, само собой, осталась спартаковс­кой. В сорок шестом и сорок седьмом «Спартак» был командой-воспоминанием, доигрывали В. Жмельков, К. Малинин,

Г. Глазков, А. Соколов, В. Семенов, блиставшие в предвоенные сезоны, симпатия к ним перемежалась с сочувствием, иногда и с жалостью, всем им было за тридцать, чувствовалось, что они не то чтобы продолжают карьеру, а выручают свой клуб по необходимости, потому что нет никого лучше из тех, кто помоложе. Команда была разномастная, запу­щенная, казалось, никому до нее нет дела, сохранили ей место в высшей лиге за старые заслуги, и она держится на честном слове. Что-то было в ней от Барона из горьковского «На дне». Новым болельщи­кам, послевоенного призыва, наверное, трудно было поверить в чемпионское прошлое «Спартака». В сорок шестом он в чемпионате проиграл ЦДКА 2:5 и 1:3, московскому «Динамо» — 1:4 и 0:5, «Торпедо» —1:3 и 1:4, тбилисскому «Динамо» —1:3 и 0:1. Вся вер­хушка, в которой он состоял до войны на равных, а то и как более знатный, расправлялась с ним запросто и, может быть, с особым прилежанием, чтобы вел себя смирно, не высовывался, как пристало «бывшему».

Правда, в следующем, сорок седьмом году «Спар­так» в тех же восьми встречах выцарапал три ничьи и с крупным счетом проиграл только раз, «Торпедо» — 2:6. Для чуткого историка эти изменения имели бы значение, а для очевидцев утешиться тем, что твоя команда проигрывает «более прилично», чем раньше, едва ли возможно.

Но и в эти сезоны выпадали дни, когда мы чув­ствовали себя на стадионе «Динамо» хозяевами, дни — для нас, а не для цээсковцев и динамовцев, которые в ту пору ходили в героях. То были дни двух финалов Кубка, 20 октября 1946 года и 21 июля 1947-го. В первом случае «Спартак» играл против тбилисцев, во втором — против торпедовцев.

Те два финала не вписываются в логику футбола конца сороковых годов, стоят особняком. Разразились как гром среди ясного дня, одних оставили с вытяну­тыми лицами, других привели в восторг тем более буйный, что и надежд-то не было никаких.

Сейчас есть право сказать, что финалы нашего Кубка редко дают победителя, которого никто не ждал. Думаю, такими были «Зенит» — ЦДКА (1944), «Шахтер» — «Торпедо» (1961) и СКА (Ростов) — «Спа­ртак» (1981). Остальные финалы либо подтверждали притязания фаворита, либо давали перевес одной из примерно равных команд. Тем более необычны те, спартаковские, финалы, да еще два подряд.

Как же они выглядели с «востока»?

Итак, «Спартаку» удалось превзойти Голиафов. Сейчас, во всеоружии развившихся знаний, наверняка отыскали бы тактические уловки, сослались на тщате­льность предматчевой подготовки, отчаянную психо­логическую настроенность победителей и шапкозакидательские настроения у побежденных.

Должен заявить, что, хотя мне на протяжении репортерской практики приходилось постоянно составлять «заключения» о разных матчах, самое большое впечатление производили те из них, после которых оставалось развести руками и признаться самому себе, что удобных версий не видно, просто так вышло, вопреки и назло всем тем точным знаниям, которыми ты, обозреватель, нашпигован. Тогда настает черед самому интересному — догадкам о том, насколько матч зависел от человеческих проявлений, которые похитрее футбольной алгебры.

«Спартак» в те годы нес на себе отметины времени: не было Старостиных, его вожаков и попечителей, которые, можно верить, не допустили бы разорения; потрепала команду война; некоторые игроки ушли (Кочетков, Тучков, Морозов, Акимов, Демин) в другие московские клубы, покрепче, остались самые верные, с именами громкими, но уже не атланты. Удачно, конечно, что, сохраненные особым попечением, луч­шие мастера образовали сразу после войны две вели­колепные команды — ЦДКА и «Динамо», и настрадав­шиеся наши люди получили в подарок захватывающие представления. Но не забудем и того, как трудно жи­лось тогда киевскому и минскому «Динамо», сталинг­радскому «Трактору». И «Спартак» оказался среди тех, кому предстояло подниматься из руин.