Оболочка разума
Шрифт:
…Зато по лицу самого доктора Рыжикова сразу все стало видно.
Сразу все прояснилось, как только он переступил порог родной новостройки.
И многие захотели посмотреть на выражение его лица. Прежде всего больной Самсонов, трогающий усы крючком. За ним – больной Чикин, оторвавшийся от кручения трубных стыков. За ним – вполне здоровый Сулейман, временно оставивший сверление зубов и прячущий золотистую искру в темных глазах. И даже Сильва Сидоровна, вызванная по такому случаю из главной хирургии, вернее – уже давно переселившаяся сюда.
Все хотели участвовать во вручении доктору Петровичу
Сюрприз был разноцветный, красивый. Это были свеженавешенные внутренние двери, застекленные мозаичным стеклом. Обычно их заделывают мутным больничным стеклом, от одного вида которого на душе тоже поднимается муть.
– А то как в больнице, – довольно крякнул стекольщик Самсонов, подмигнув всем остальным, глядящим с видом удачливых заговорщиков.
Доктор Рыжиков видел, что это была неторопливая, аккуратная и высококлассная работа многих недель. Где добыто это великое множество разноцветных осколочков, как удалось их подогнать – секрет великого мастера.
Великий мастер со смущением, но не без удовольствия воспринял снимание доктором Рыжиковым берета и типично рыжиковский вздох благодарности. Все были ужасно рады, что так обошлось. Зазвучали выражения восторга и подбадривания в адрес стекольщика. Он раскланивался налево и направо. Подразумевались бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Было сделано все, чтобы показать доктору Рыжикову, что все здесь тоже приятнейшим образом ошеломлены. Хотя заговор плелся не первую неделю и оброс множеством прямых и сопереживающих участников.
– Как в калейдоскопе! – молитвенно изумлялся Сулейман, видно когда-то не на шутку потрясенный явлением этой игрушки в далеком и пустынном Кизыл-Арвате.
– Теперь надо веселые стены и радостный пол, – вслух размечтался доктор Рыжиков. – А то слишком контрастно для психики больных.
– Достанем! – вскричал больной Самсонов, воздев разнодлинные руки из опасения, что его самозабвенный труд по такой ерундовой причине будет отвергнут. – Я уже с Жировым договорился!
Какое отношение мог иметь больной Жиров к линолеуму и краске, доктор Рыжиков знать затруднялся. К трубам и барабанам – скорее. Это был мирный администратор филармонии, бывший виолончелист, потерявший беглость пальцев. На районных гастролях, на полевом стане, ему захотелось лихо проехаться в кузове грузовика с зерном. До первой колдобины. С тех пор доктор Рыжиков со всей многочисленной семьей мог иметь бесплатные пригласительные билеты хоть на Гелену Великанову, хоть на Иосифа Кобзона, если бы они к нам заехали. Так что девушки иногда по вечерам побегивали на кого бог пошлет. Валере же Малышеву приходилось заменять доктора Рыжикова, который всю ночь слушал вместо Нины Дорды хрипы прооперированных.
Доктор Рыжиков как-то не подумал, что у них в филармонии бывают ремонты, причем импортно-коричневый, с золотыми жилками, под дорогой паркет, линолеум датского происхождения (кажется) дается им гораздо легче, чем медицинским учреждениям. В больницы сбывают все серое.
Сообразив это, он почесал затылок в раздумье, что бы еще сказать в благодарность больному Самсонову.
– А все-таки, – не нашел он ничего более проникновенного, – как вы меня здесь нашли?
Больному Самсонову этот вопрос уже целое лето доставлял
…Через день на пороге родного заведения доктор Рыжиков услышал незнакомый строгий голос. Голос что-то внушал трем сантехникам, забредшим сюда после длительного перерыва. Похоже, они хотели повторить удачный свой забег, но кто-то не пускал их дальше порога. Спины сантехников выражали насквозь оскорбленное профессиональное самолюбие.
– Я нештатный инспектор котлонадзора и разбираюсь как надо! – В голосе прозвенело железо. – Это списанный кран, и нечего его совать!
Урчание сантехников свидетельствовало, что они уличены справедливо. Сегодня вымогательство не удалось. И только остатки достоинства удерживали экспедицию от унизительного бегства. Мешок с огрызками труб, изношенными кранами, потертыми прокладками и прочим сантехническим сокровищем, которым они хотели примазаться к великим свершениям, был с негодованием брошен им под ноги. Кто-то, не щадя живота, стоял на страже интересов родного рыжиковского очага. Кто?
Сквозь стенку сантехниковских спин доктор Рыжиков с изумлением разглядел Чикина.
В синем рабочем халате, с засученными рукавами, оторванный от чего-то важного, Чикин открыл себя с неожиданной стороны. Он командовал. В голосе у него прорубилось железо. Такого не ожидал даже все ожидающий доктор Петрович. Человек, который до сих пор только спрашивал или просил, сурово требовал. У него появилась ответственность. Притом за дело, которое было дорого доктору Рыжикову. Это согревало. Но согревало не всех.
– Подумаешь, знаток… – удалялось бурчание старшего в группе сантехников. – Надзиратель хренов…
Доктор Рыжиков посмотрел на больного Чикина с искренним уважением. Больной Чикин, увидев доктора Рыжикова, втянул голову в плечи и снова стал маленьким.
– Я там стол… – начал он почему-то оправдываться. – Так его или так?
Судьбу стола пришел решать и Сулейман.
– А где же машинка? – спросил его доктор Петрович.
– Извините… – мягко улыбнулся Сулейман.
– Пора монтировать, – обеспокоенно добавил Рыжиков.
– Лев Христофорович тоже говорит… – на что-то намекнули искры в глазах Сулеймана. – Целый день сидит, в окно смотрит. Грустный такой.
Доктор Рыжиков погладил щеку и улыбнулся:
– Не болит… Честное слово, не болит. Даже забыл, что такое зубы… Железо могу грызть.
– У вас в дуплах тройная доза мышьяка, – посочувствовал Сулейман. – Там все нервы поотмирали, вы не бойтесь…
– В зубах-то поотмирали, – согласился доктор Рыжиков. – А в пятках живы.
– Почему в пятках? – попался на секунду Сулейман. – А-а… А я думал, храбрый русский солдат…
– А может, мы с вами ее потихоньку принесем? – предложил доктор Рыжиков. – Рано или поздно… Все мы немножко лошади. А я прооперирую завтра у железнодорожников и послезавтра…
– Извините… – мягко отрезал Сулейман. – Вы можете с самим аллахом ссориться, вам уже можно все. А мне без научного руководителя нельзя. Иначе придется в Баку возвращаться…
Страх возвращения в Баку прыгнул в глубоких и темных глазах Сулеймана насмешливыми золотыми искрами.